Бывшую столовую никто не назвал бы идеальной тюрьмой, поскольку в ней было слишком много окон, но, похоже, она оказалась единственным помещением, способным вместить всех пленников.
Три дня они провели в заточении. И условия были ужасными. Кормили редко — протухшей едой. Раненым оставалось лишь терпеть боль, поскольку товарищи ничем не могли им помочь. Двое уже томились у врат Вальгаллы, без всякой надежды на погребальные почести.
Орнольф Неугомонный большую часть времени бесновался, но, поскольку выпивки им не давали, на трезвую голову его ругань чаще походила на жалобы. Впрочем, не менее громкие, чем обычно.
Они не знали, что их ждет впереди. Никто не приходил к ним в тюрьму, кроме трэлла, носившего им еду.
Тем не менее Торгрим сын Ульфа всячески пытался поднять боевой дух своих товарищей. Он славился этим врожденным умением, которым обладал, пока солнце сияло на небе и дух волка не вступал в свои права.
На четвертый день заточения Торгрим взобрался на стол. Это уже стало частью ежедневного ритуала.
— У меня есть песнь о великой битве в медовом зале! — выкрикнул он
Он собирался прочесть полные мрачной иронии стихи о событиях той хмельной ночи, когда их всех предали.
— Давай же, Торгрим! — крикнул в ответ Снорри Полутролль, и остальные согласно загудели.
Торгрим знал: ничто не дает такого ощущения единства, как общая история, и лучше всего рассказывать подобные истории стихами. Поэзия была столь же неотъемлемой частью жизни северян, как битвы или земледелие.
И Торгрим заговорил громким и чистым голосом скальда:
Храбрец Орнольф подобен богу был.
Он женщин всех любил, он мед из рога пил.
Так много на пиру он на себя взвалил,
Глаза залил И пенис утомил,
Что пал героем он без капли сил.
Викинги заулыбались, забыв на время о своем незавидном положении. Они подбадривали его криками, и Торгрим позволял им вопить. Для них это было облегчением, а ему давало время придумать следующие строки. Слагая стихи, он чаще всего импровизировал на ходу.
И вот за ним пришли Пожиратели павших,
И пировали они на плоти Орнольфа Кровью его, загустевшей от меда,
Что все еще тек в его теле,
Пока и сами валькирии Не рухнули пьяными…
Еще минут десять Торгрим декламировал одну за другой героические строфы, пока его товарищи не развеселились, включая даже Орнольфа. Что ж, этого хватит на некоторое время. Боевой дух команды напоминал тонущий корабль, а единственным, кто мог вычерпать их печаль, был Торгрим.
И он черпал, черпал изо всех сил, но не знал, насколько еще его хватит.
Торгрим слез со стола. Харальда и прочих раненых устроили в дальнем углу, на плащах и туниках, которые сняли с себя другие заключенные. Торгрим останавливался рядом с каждым, спрашивал, как идут дела, пытался приободрить и развеселить. Гигант Бьерн, которому одно копье попало в живот, а другое в грудь, в разговорах уже не нуждался. Торгрим приложил ладонь к его бледной коже, решив, что тот уже отошел в мир иной, но ощутил под рукой тепло. Бьерн цеплялся за жизнь со свойственным ему упрямством.
И наконец Торгрим добрался до Харальда. Лицо парнишки горело нездоровым румянцем, дыхание срывалось, на коже проступили бисеринки пота. Желудок Торгрима скрутило, и он сжал зубы, чтобы сдержаться и не позволить тому, что творилось у него на сердце, отразиться на лице. Его сын, его любимый мальчик…
Торгрим пытался относиться к Харальду непредвзято. Пытался обращаться с ним как с остальными ранеными викингами. Сам Харальд хотел от него такого отношения, к тому же не клину воину выделять своего сына из числа других братьев по оружию.
Имелась и еще одна причина. Торгрим не желал, чтобы их тюремщики, Магнус или Орм, узнали, что Харальд — его сын и внук Орнольфа. Иначе парнишку используют, чтобы давить на вожаков. Его будут пытать и убьют на глазах у Торгрима и Орпольфа, дабы заставить их говорить. И Торгрим и правда не знал, что случится с ним после этого. Но понимал, что ничего хорошего в любом случае не выйдет.
Он опустился на колени рядом с Харальдом, как делал это рядом с другими воинами.
— Как ты, парень?
Харальд открыл глаза.
— Я в порядке…
Торгрим велел Харальду не называть его отцом, пока они в плену.
Он кивнул. Нет, паренек был не в порядке. Лихорадка пожирала его заживо. Торгрим поднял одну из подвесок-талисманов, которые разложил вокруг постели сына, маленький серебряный молот Тора, и потер его между пальцами. Талисман не помогал, как и молитвы Тору и Одину. Если бы в этой тюрьме можно было что-нибудь принести в жертву, Торгрим сделал бы приношение не задумываясь. Он уже размышлял о том, не предложить ли богам себя, пытался найти, чем перерезать себе горло, но оставлять Харальда и других воинов на попечение Орнольфа он все же не желал.
«Я знаю сотни способов убить человека и ни одного способа спасти», — распекал он себя.
Следовало срочно что-нибудь предпринять, иначе Харальд умрет. Торгрим мягким движением накрыл ладонью руку сына.
— Ты отдыхай, парень. Сон — лучшее лекарство.
Торгрим не знал, правдивы ли эти слова, но другие лекарства были ему неизвестны. Когда Харальд закрыл глаза, а его дыхание немного выровнялось, Торгрим развязал шнурки своего ботинка из козьей кожи и стянул его. В потайных кармашках внутри он спрятал шесть золотых монет. Торгрим выудил одну и снова натянул ботинок.
Обеденный зал был окружен стражами, а значит, был не такой уж надежной камерой. Торгрим выглянул в одно из окон, посмотрел вправо и влево. Увиденное не вдохновляло: там стояли закаленные безжалостные воины с мечами, копьями и щитами.
Он двинулся к следующему окну, где обнаружил более подходящего кандидата: человека, чье лицо еще не было отмечено той же печатью жестокости.
— Эй, ты! — громким шепотом позвал Торгрим. — Эй! Стражник обернулся и нахмурился, но не так злобно, как, похоже, намеревался.
— Что?
— Подойди сюда.
Стражник обернулся. Никто больше не обращал на них внимания. Заключенные явно не впервые пытались поговорить со стражей, поэтому он приблизился.
— У меня здесь раненые, о которых некому позаботиться, — начал Торгрим, — и я опасаюсь за их жизнь.
Стражник в ответ не сдержал улыбки:
— Вам всем стоит опасаться, вы же норвежские пираты.
— Это так. Но все равно я хотел бы сделать все возможное. В этой крепости кто-нибудь умеет лечить?
Его собеседник нахмурился. Торгрим показал ему золотую монету, при виде которой тот не смог скрыть удивления.
— Это все, что у меня есть, — сказал Торгрим. — Приведи того, кто может помочь моим людям, и монета твоя.