А потом на дороге никого нет.
На путях пыхтит эшелон под парами. Маршевая рота грузится в вагоны. Офицеры курят на перроне. Топчется в ожидании толпа новобранцев. Гремит гармонь, пляшут двое пьяных. Купеческое многолюдное семейство стоит, окружив двух румяных парней-близнецов. На снегу дымит самовар. Нищенка с ребенком останавливается рядом, низко кланяется:
– Православныя, подайтя Христа ради погорельцам, будьте такие милосливыя…
– Второй батальон – стройсь! – разносится команда.
Все приходит в движение. Пронзительно гудит паровоз, кричат унтера. Рекруты торопливо хватают мешки и скатки, их целуют, крестят, они бегут в строй. Городовой подносит руку к козырьку.
Из церкви выходят люди после службы. Нищенка с ребенком кланяется:
– Подайтя Христа ради, православныя…
Это Варвара с Палашкой на руках.
1919
В снежном мареве ползет поезд.
Тянется мимо голая степь, холмы и овраги, тощие лозины над замерзшим ручьем.
В теплушке полумрак, сизый рассвет сочится в узкое окошко под крышей.
Мужик вздрогнул от толчка, нащупал мешок под собой, повел мутным взглядом и провалился в сон.
Все пространство вагона забито, сидят друг на друге, стоят в проходе, ноги в валенках торчат из-под лавки. Все спят. На повороте, как по команде, переваливаются от стенки к стенке, никто не просыпается.
Пронзительно свистит паровоз. Лязгают тормоза.
Поезд остановился. Путь завален бревнами.
Из белой мглы налетают всадники.
Варвара сидит в проходе на мешке. Прижавшись к ней, спит семилетняя Палашка.
Снаружи доносятся возбужденные голоса, чей-то отчаянный крик.
– Чего тама? – спрашивают мужика, прилипшего к окошку.
– Ездиют какие-то на конях, – тоскливо говорит мужик. – А кто их разбереть? Командуеть вроде в кожанке…
– Должно, комиссары…
С грохотом отваливают дверь, в теплушку один за другим влезают пятеро с винтовками и принимаются потрошить багаж.
– Полный спокой, граждане! Чего везем?
Поднимается гвалт.
Человек в кожанке спрашивает:
– Доктора есть?
Бородатый господин в шубе невольно дергает головой и отворачивается.
– Доктор? Спирт имеется?
– Безобразие, совести нету!..
Доктор получает по зубам, узлы его обшаривают, достают бутыль.
– Меня в расход пустють! – кричит мужик, повисая на парне в тулупе. – Хлеб казенный, вон она бумага!
– Колечко быстренько, мадам!
Проснулся матрос, схватился за маузер, на него навалились, скрутили.
– А ну, Серый, раздеть да на снежок его, пущай голышом прогуляется…
– Погоди, братва…
Он достает из штанов тряпичный узелок. На свет появляется серебряный портсигар, кулон с камешком на золотой цепочке.
Трогаются по дороге нагруженные сани. Всадники исчезают в метели. Машинист идет вдоль поезда, кричит:
– Путя нету, которые ехать желающие, ступайте завал разбирать!
Люди выбираются из вагонов.
Баррикаду на полотне занесло метелью. Выковыривают из-под снега и скатывают верхние бревна.
В сумерках приближается разъезд. На путях стоят несколько составов, горят костры, греются у огня люди с мешками. Из вагона кричат:
– Давно сидите, православные?
– Пять дён…
В теплушке ропот возмущения:
– Чтоб им повылазило, паразитам!
Лязг, толчок – поезд остановился.
– Ну, где ты, староста? – вздыхает кто-то в тишине. – Давай, чего тянуть…
Поднимается немолодой скуластый мужик в бараньем полушубке, обходит, собирает деньги.
– Мало, – сурово говорит он бабе. – Сказано: по триста.
– На чужом-то горбу много вас, охотников, – ворчит другая баба. – Нету – и ступай пешая…
Варвара, косясь по сторонам, копается в чулке.
С улицы колотят в дверь и кричат:
– Седьмой вагон, иттить собираетесь, ай заснули?
Староста обстоятельно заворачивает деньги в платок, крестится.
– С Богом!
И вываливается в темноту.
– …Пятьдесят седьмой смешанный? Нахальство какое, вы же только пришли! Да у меня тут неделями торчат!
Начальник разъезда, в тулупе поверх формы, сопливый, с распухшим носом, с красными слезящимися глазами, отмахивается от наседающих мужиков. Снежная крупа летит в выбитые окна, ветер гоняет бумаги по углам.
– Договаривайтесь сами. Договоритесь – пропущу сразу, мне зачем… – Деньги начальник сгребает в ящик стола. – Вон они, продпоезд на втором пути. Ступайте к командиру отряда.
Старосты стонут:
– Обратно отряд? Да нас уж почистили, с утра ишо… Такой отряд, еле ноги унесли!
– Это где же? У Снегиревки? То бандиты, шайка Кольки Бербешкина озорует, – объясняет начальник, хватая взлетающие справки. – А эти губкомовские, с мандатом, по всей форме. Заградительный отряд имени товарища Бебеля. Они тут хозяева…
Старосты бредут вдоль эшелона. Где-то в вагоне бренчит балалайка. Из дверей смотрит наружу дуло пулемета, рядом боец пристроил швейную машину и строчит при свете коптилки.
– Потерял кого, борода? – спрашивает портняжка.
– Командера бы нам, самого товарища Бебеля, кажись…
Бойцы смеются:
– Ух, деревня! Да энто у нас звания такая, кличка геройская. А командир у нас вовсе товарищ Масяськин. Только они на деревню до зазнобе утекли…
Выглядывает еще боец, на ходу он проворно тасует колоду.
– Чего надо, отцы?
– Да вишь, какая незадача, потолковать хотели с командером…
– Ты скажи: чего надо? Авось и без его сладим…
Староста влезает в вагон.
– Бабоньки, девоньки, до вас! – сокрушенно говорит он. – Велели девок да баб, которые покраше, посылать к им в отряд…
Воцаряется тишина.
– Побалуемся маленько, говорит, а завтре пропущать обещалися… Отряд имени товарища, не упомню, как по батюшке, дюже мудреный… Которые нас утром парили – оказывается, бандюки. А энти вроде правильные, заградители. Дак чего делать-то, девоньки?
Мужчины молча рассматривают женщин. Все вздыхают.
– Нужно бабам иттить, – решительно говорит мужик. – Чего поделаешь, хлеб везем…