– Боюся, мамка… – хнычет Палашка.
Варвара запихивает ее под лавку, сама заползает следом.
– Пулять зачнуть – ляжи, не трепыхайся!
Однако на улице тихо, тенькает синичка.
Мужик появляется в дыму.
– Патрон жалко стратить… – бормочет он свирепо. – Какие были-то? Слышь, баба? Армейские али мужики?
– Дак не видали мы ни единого…
Переждав, Варвара высовывается. Он сидит на краю стола и торопливо ест. Сам он тщедушный, на нем длинная кавалерийская шинель.
Вдруг он закашлялся и стал колотить по столу, опрокинув бутылку.
– Пущай я жук навозный, а ты против мине сильно грамотный, паразит? – орал он неизвестно кому. – Всю гастрономию достиг, откуль у моржа яйца растуть? Командеры, мать вашу, мало вас драли…
Он покосился на них через плечо:
– А ну, брысь отседова! Расселася, гусыня…
Подхватив мешки, они кидаются к двери. У порога их останавливает окрик:
– Назад! – Он лязгает затвором. – Стоять! Не отпущаю! Крою беглым, бью на месте!
Они застывают, ни живы ни мертвы, под наведенной винтовкой.
– Слушай мою команду! Я тя арестовал. Теперя ты пленная баба. Допрос чинить буду, очную ставку табе ставить.
У Варвары брызжут слезы.
– Что ж ты над нами куражишься, пьяные твои бельма! – кричит она, заслоняя рыдающую Палашку. – Ружье убери! Дитё застращал, ирод!
– Отвечай по всей форме, даю важный вопрос. – Винтовку он все же поднимает кверху дулом. – Деньги есть?
– Вот дурень-то…
– Брешешь, у баб завсегда деньги есть. С ходу тебе застукал, суть твою поганую выставил… Фамилие какое?
– Табе зачем?
– Давлению окажу, набью хлебальник! Последний вопрос становлю, не ответишь – табе кранты…
Отхлебнув из бутылки, он пристально смотрит на нее. Палашка заскучала, взяла со стола жменю капусты.
– Не мелькай! – Мужик отпихнул ее, она упала.
С воплем Варвара налетела на него, скинула на пол вместе с табуреткой, поддала ногой.
– Сморчок сопливый, ишо девку тронешь – я те башку оборву!
– Положь оружию! Заряженная!
Она отшвырнула винтовку, раздался выстрел. Пуля чиркнула по бревну, взметнув облачко пыли.
– Сказал – заряженная! – закричал он, поднимаясь, потирая ушибленное плечо. – Теперя набегуть…
– Кто набежить? Тута окромя волков отродясь никого не водится… Я тута хозяйка, энто наша усадьба!
Она разбросала поленья, откопала в куче хлама полусгнивший голик, принялась мести. Мужик сел к столу, уронил на локоть голову и всхрапнул. Она смахнула на пол объедки.
– Соли надо? – буркнул он, приоткрыв глаз.
– Почем?
– Подай баул, тама под лавкой. А то – денег у ей нету…
Она принесла сундучок с замком, он стал в нем рыться.
– Небось слыхала, почем соль ноне? Недорого возьму. Осьмушка – бутылка… А энто видала?
Он развернул нижнюю юбку из белого батиста с кружевной оборкой. И Палашка прибежала смотреть. Варвара вертела юбку и так и сяк, прикладывала то к себе, то к дочке, не могла расстаться.
– Цана – муки два пуда. За пуд уступлю, по знакомству…
Вдруг он вскочил и, вырвав юбку, бросился к прорехе в крыше.
– Навела, паскуда! – прошипел он и метнулся за винтовкой. – Сейчас ступай к им, бреши чего хошь, живо!
Губастый парнишка в поддевке шагнул через поваленную изгородь, но, увидев идущую по двору Варвару, что-то сказал сидевшему в телеге матросу.
– Ишо новости… – недовольно проворчал матрос. – Откуль такая чудо-юдо?
Варвара, не ожидавшая такого приема, насупилась:
– А сами кто будете?
– Мандат тебе, что ли, показать? – Матрос усмехнулся.
У него было задубевшее, смуглое лицо, смотрел он угрюмо, но по усмешке Варвара узнала Гришку, Баранчикова работника.
– Али как звать позабыла?
Она вспыхнула:
– Энто ты, може, позабыл, да я-то век помнить буду…
– Кажись, я с тобой не крестимши… – начал он и осекся, глаза его сузились. – Баранчикова, что ль? Варькя? Ступай, откудова пришла. Нам кулаков не надобе.
– Энто я – кулачкя? – Она опешила.
– А то! Семья самая кулацкая, мироеды натуральные. Мало вас жгли… Лошадей однех сколько держали!
– В глотку тебе мою богачеству… – пробормотала она, опустив голову. – Я с дитём за подаянием по дворам ходила, и мешки шила, и белье мыла, только б не околеть…
– Ты отседа ушла? Для чего верталася? Никто не звал.
– Куды ж мне деваться? Голод кругом. А тута земля…
– Земля энта не ваша, земля теперя народная. Не пустить тебе сельсовет – и амба, гуляй на все четыре…
Она вскипела:
– Ты-то чего лезешь? Боле всех надо?
– Я и есть председатель сельсовета, – просто сказал Гришка. – Я тута советская властя…
Варвара с Палашкой бредут по улице.
– А Егор богатый? – мечтательно спрашивает Палашка.
– Первый был хозяин на деревне, – сухо говорит Варвара. – Помереть-то не дадуть, кровь родную на улицу не погонють…
Ворота распахнуты, ветер гуляет по усадьбе. Пусто в конюшне, от сенного сарая одни столбы торчат. Над крыльцом Баранчика полощется порыжевший за зиму красный флаг.
Что-то заскрипело на дворе, донеслось хриплое ворчание. Из собачьей конуры показались ноги в опорках, потом костлявый зад, и на свет вылез дурачок Мартынка. Увидев застывших в воротах Варвару с Палашкой, он задрал к небу заспанную физиономию с сивой бороденкой и забормотал:
– Дай табачкю, дай табачкю…
– …Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся…
Служба шла в боковом притворе. Священник в очках с синими стеклами оглянулся, две бабы с готовностью подхватили его под руки, помогли спуститься.
Спины склонились над купелью, раздался негодующий плач младенца, и Варвара увидела, как баба ловко приняла на распахнутую пеленку красную мокрую девочку.
Крячиха вложила кисточку в пальцы священнику и, водя его рукой, крестом помазала лоб ребенка.
Бабы подняли отца Еремея на солею, поставили лицом к иконостасу.
– Миром Господу помолимся…
Тусклое пламя сальных плошек вздрагивало на сквозняке, по алтарю метались тени. Крячиха обернулась и беспокойно вгляделась в сумрак ниши, где стояла Варвара.
В избе у Трынки гуляют на крестинах, дребезжит гармошка в руках тетки Федихи.