– Карташов.
– Есть такой. Ты – Середа, знаю, – кивает он Василию и зычно окликает: – Шестая группа, второй поток! Все ко мне!
Около него сбивается стайка ребят и несколько девушек.
– Я за старосту, – объявляет солдат. – Фамилия Проскурин, звать Николай. Отъезд на картошку – завтра утром. Сбор в восемь ноль-ноль у института. Иметь с собой резиновые сапоги, ватник, головной убор. Опоздавшие добираются своим ходом. Вопросы есть? – И, не дожидаясь, стягивает с плеча фотоаппарат. – Есть предложение – сняться всей группой по такому случаю.
– У меня нет ватника, – говорит девушка.
Проскурин уже наводит на фокус, машет рукой, сдвигая тех, кто с краю. Все посмеиваются, но послушно образуют группу, а губастый сын академика ложится в костюме прямо на ступеньки и подпирает голову.
– Пятигорский есть? – спрашивает солдат.
– Я Пятигорский, – отвечает очкарик. – Снимай быстрей.
– Воронца одного нет, – говорит Проскурин и, выдернув из толпы первого попавшегося парня, просит: – Будь другом, щелкни.
И сам бежит, встает в середину.
И оказывается, не митинг и не первая лекция, а именно отъезд на картошку и есть праздник и начало всему. Дом и Москва рассеялись за горизонтом, а плывет за окнами мокрый лес, холмы под сереньким небом, дождик, еще теплый по-летнему, то налетает на стекла, то отстает, и вот она – новая жизнь!
К Можайску все перезнакомились. Гремела гитара в автобусе, стоял гогот, песни, причем самым заводным оказался очкарик Пятигорский, который сразу уселся в гуще девчонок, и они только стонали от смеха. Сосед Петин, Василий Середа, поглядывал в ту сторону мрачно.
Вдруг стали. Впереди виднелись автобусы, сзади напирал самосвал, сигналили на разные голоса. Какой-то частник пытался пролезть по обочине и тоже замер. В автобусе поскучнело, кто дремал, а девушки завели протяжное “Вот кто-то с горочки спустился”. Желто-синяя машина ГАИ выскочила из дождя, пронзительно квакая, загнала частника в кювет и умчалась.
– Авария…
Проскурин постучал шоферу:
– Пойду разведаю.
Вылезали размять ноги. Моросило. Забитая дорога ползла в гору, причина заминки скрывалась за гребнем. В автобусе остались двое парней, спавших друг у друга на плечах, да девушки с Пятигорским.
Петя натянул капюшон куртки. Пологие холмы уходили к горизонту, тянулось убранное бурое безмолвное поле. Вороны слонялись в бороздах среди светлых ниток соломенной трухи. Далеко у синего леса тащилась лошадь в телеге, груженной жидкой копешкой сена.
– Сейчас тронем. – Рядом стоял Середа. – Самосвал с “газоном” столкнулся.
Бензиновый туман висел над шоссе. Частника вытаскивали из кювета добровольцы, мотор его взвывал с надсадой.
Там, вдалеке, мужик взял лошадь под уздцы и тянул в сторону, обходя невидимую канаву.
– По машинам! – раздалась команда.
Они побежали к автобусу. Проскурин что-то рассказывал оживленно. Опять завыла сирена, перекликались сигналы.
Петя оглянулся в окно, но поле и лошадь уже пропали за мордой тягача.
– Ты в деревне-то был? – спросил Василий.
Петя покачал головой.
– Никогда?
– А ты?
– Я деревенский, – хмуро сказал Середа.
К вечеру развиднелось. Солнце высунулось из красных туч, заблестело в лужах и на мокрых стенах школы. С грузовика выдавали матрацы.
– А чем укрыться? – спросил Середа, получив матрац.
– Завхоз я тебе, что ли? – отвечал парень из кузова. – Бери, что дают.
Рядом томился шофер, засунув в карманы руки, подгонял очередь:
– Шевелитесь, мне еще обратно пилить…
Петя тоже получил матрац и расписался.
Поместились в спортивном зале школы, по стенам раскладывали матрацы и пожитки, тут же гоняли мяч. Пятигорский уже лежал, уютно устроившись в углу, грыз орехи и читал английскую книжку.
Петя сбросил на пол свою ношу. Середа вклинился между ним и Пятигорским, раскатал матрац и уселся с недовольным видом.
– Порядочек… – проворчал он, ни к кому не обращаясь. – В армии и то одеяло дают.
– Белье будет часов в десять. Машина опоздала, – сообщил Пятигорский, не отрываясь от книжки.
Середа недоверчиво посмотрел на него:
– Дай орешков.
Толстяк молча протянул ему кулек. Середа набрал полную горсть.
– А девок куда-то увезли, – сказал он после некоторого размышления.
– Они в общежитии. Тут техникум молочный.
Но Середа опять остался недоволен.
– Тоже мне, деревня. Техникум есть, а коровы ни одной не видать…
– Как раз коров здесь уйма, – заметил Пятигорский. – Совхоз мясо-молочный. Это центральная усадьба, Трудовое, здесь за тыщу дворов.
В Середу угодили мячом, и он поднялся, бурча:
– Пошли отсюда.
– Куда?
– Разнюхаем. Где тут чего… Тебя как звать? – обратился он к Пятигорскому.
– Никита.
– А магазин открыт?
– Откуда я знаю?
Василий усмехнулся презрительно:
– Академия…
Магазин оказался закрыт.
– Так я и знал, – заявил Середа. – Нет чтобы по-человечески. Отметить, как говорится, со знакомством. Никто даже не поинтересовался. А мне что, больше всех надо?
Раскрытая канава тянулась по улице. Пройти можно было только по тропке вдоль забора. На тесных участках лепились внушительные дома на каменных фундаментах, в четыре, в пять окон, гаражи. Середа неторопливо разглядывал дворы, посмотрел в канаву.
– Газ тянут, – пробормотал он. – Богатые.
Проехал самосвал, спрятаться было негде, их обдало глинистой жижей.
– А грязища как при царе Горохе, – сказал Петя.
– Асфальт постелить забыли, – ухмыльнулся Середа. – Не знали, что ты едешь. Деревня она и есть деревня. Хоть и на газу.
Вообще он почему-то забирал верх.
– Раз деревня – значит, грязь обязательно?
– Это в городе грязь. А здесь это просто земля.
На площади на берегу необъятной лужи стоял дом с колоннами, а посереди торчала из воды кабина грузовика. По соседству строили что-то, бетонные опоры поднимались из заросшего котлована. Смеркалось.
На мостках Середа обернулся, тыча пальцем в сторону. Поросенок чесался о штабель труб, трубы позвякивали.
– Ты чушку-то живую видал?
Петя остановился, балансируя на доске.
– Куда мы идем?