Хэнк был прав. Эллису это было нужно.

Я прошла полдюжины футов, разделявшие нас, и обняла его, уткнувшись лицом ему в грудь. На мгновение пораженно замерев, Эллис тоже обнял меня, и через пару секунд я ощутила, как он обмяк.

– Прости, милая, не знаю, что на меня нашло, – сказал он.

– Бывает, – ответила я.

– Нельзя так с тобой разговаривать. Это непростительно. Ты ничего дурного не сделала.

– Я понимаю, милый. Бывает.

– Господи, Мэдди, – произнес Эллис, дыша мне в ухо. – Хэнк прав. Отлив тебя, форму разбили. Я понять не могу, чем я тебя заслужил.

На мгновение, как бы абсурдно это ни было, я подумала, что он захочет заняться любовью, но по движению его груди поняла, что он сейчас заплачет. И обняла его еще крепче.

Если для того, чтобы Эллис снова ощутил себя целым, нужно найти чудовище, так тому и быть. Я только надеялась, что чудовище, которое необходимо найти, существует.

Итак, три дня спустя мы плыли по воюющей Атлантике.

Глава 5

Первую крысу я увидела, прежде чем мы отчалили.

Хотя нам и отвели каюты в офицерской части корабля, кают этих было всего две, крохотных, и нам с Эллисом пришлось спать вдвоем на очень узкой кровати – на койке, говоря точнее, – из-за чего уже было невозможно спать, даже если бы двигатель, приводивший в действие руль, не был расположен прямо под нами. В каюте имелась маленькая раковина, но душ был общим. Я была на борту единственной женщиной, так что мне приходилось мыться над раковиной. К тому же меня так тошнило, что я и крекер не могла в себе удержать.

Если я не висела над раковиной, стараясь справиться с тошнотой, то лежала на койке, держась за живот, и изо всех сил пыталась смотреть вдаль, что в моем случае означало – сосредоточиться на некой точке за стенами каюты, до которой было рукой подать.

Накануне нашей предполагаемой высадки на базе флота в Шотландии один из кораблей конвоя настигли немецкие подлодки – и потопили его. Мы развернулись, чтобы подобрать оказавшихся в воде, которая была так жирно полита топливом, что загорелась. Немцы, разумеется, не ушли, и мы чувствовали глубоководные разрывы, от которых нас так болтало, что я стала бояться, как бы судно не опрокинуло и не разломило на части. Все, что не было закреплено, летало по каюте. Свет мигал, было столько дыма, что я не могла вдохнуть, не поперхнувшись. Платок, которым я зажимала нос и рот, стал свинцового цвета. Эллис принимал таблетки горстями – он получил новые по рецепту до нашего отъезда, куда больше, чем обычно, потому что не знал, сколько мы будем в пути; количество поглощенных им таблеток меня тревожило.

Когда выпустили торпеды, Хэнк съежился в углу с бутылкой виски, сказав, что, если ему суждено умереть, то он сделает это пьяным. Я взвизгивала каждый раз, как стреляло бортовое орудие. Эллис надел спасательный жилет и хотел, чтобы я надела свой, но я не могла. Привяжи я к себе что-то, стеснявшее движения, оно мешало бы мне дышать, отчего я впала бы в еще большую панику, да и потом, что толку? Если корабль потонет, немцы не станут нас вылавливать из воды, а если и выловят, все спасенные члены бедной команды «Мэллори» будут сильно обожжены и все равно, скорее всего, умрут.

Меня охватила исполненная страха ярость: я швырнула будильник в Хэнка, который молча уклонился и закурил новую сигарету. Я колотила Эллиса в грудь и твердила, что он потащил нас в гущу войны, потому что его отец – глупый, несдержанный старик, а теперь, по его вине, мы все погибнем во цвете лет. Надеюсь, сказала я, его отец свалится замертво в своих туфлях от Тестони, когда услышит, что мы взлетели на воздух из-за того, что он – мошенник, эгоист и хвастун, в котором нет ни капли сострадания ни к кому на свете, в том числе к собственному сыну. Я заявила, что Эдит Стоун Хайд – лицемерная, желчная старая корова, и сказала, что надеюсь, что она проживет долгую одинокую старость, пожиная плоды своего отношения к нам и его роковые последствия. Эллису я заявила, что как только мы окажемся на суше, я развернусь и уеду следующим же рейсом, хотя, даже произнося эти слова, я знала, что в жизни больше не взойду по своей воле на борт корабля. Я сказала ему, что это он идиот, что из-за того, что он и его отец свихнулись на этом дурацком чудовище, мы все погибнем, и если он может придумать более идиотскую причину смерти, я бы хотела знать какую.

Эллис не реагировал, и это было едва ли не страшнее торпед, потому что я поняла, что он тоже считает, что мы погибнем. Тут мне стало стыдно, и я расплакалась у него на груди.

Когда мы наконец добрались до суши, сгущались сумерки. Последние пару дней я беспокоилась, что нас пересадят на другой корабль, а не высадят на берег, потому что все говорили, что наш конечный пункт – КЕВ «Геликон», но это, судя по всему, было кодовое название базы военного флота в Олтби.

Мне так не терпелось сойти с корабля, что я, шатаясь, вышла на палубу, когда еще выносили раненых. Эллис последовал за мной, но при виде обожженных людей развернулся и ушел обратно в каюту.

Некоторые из них и на людей-то больше не были похожи: обугленные, изуродованные, с оплавленной, как свечной воск, плотью. Слушать их мучительные стоны было страшно, но те, кто молчал, были еще страшнее.

Один посмотрел мне в глаза, когда его несли мимо, и его голова слегка покачивалась в такт шагам мужчин, несших носилки. Лицо и шея у него были черными, безгубый рот открыт, так что виднелись скученные зубы; при взгляде на них мне вспомнилась скаровая рыба. Я тут же возненавидела себя за это сравнение. Глаза у него были ореховые, руки заканчивались белыми повязками чуть ниже локтей. Голова, с которой сходила кожа, представляла собой мешанину багрового и черного, а уши были так обуглены, что я поняла: их не спасти.

Он смотрел мне в глаза, пока я не отвернулась от стыда и не прижалась лбом к просоленной белой краске, покрывавшей стену. Я зажмурилась. Будь у меня силы вернуться в каюту, я бы вернулась, но сил не было. Вместо этого я закрыла глаза и зажала руками уши. Мне удалось заглушить большую часть звуков, но с сотрясением палубы от шагов я ничего поделать не могла. Я с мукой осознавала каждую погубленную жизнь. Думала о тех, кого проносили мимо меня. Один Бог знает, как изменится существование этих людей, если они выживут. Я старалась не думать об их матерях, женах и возлюбленных.

Когда нам в конце концов разрешили сойти на берег, я споткнулась на сходнях и рухнула на причал. Колени подогнулись, и если бы меня не подхватил Хэнк, я бы свалилась с края. Перед глазами у меня все дергалось из стороны в сторону. Я даже не могла понять, где верх, а где низ.

– Боже правый, Мэдди, – сказал Хэнк. – Ты чуть ко дну не пошла. Ты как?

Эллис подхватил меня под другой локоть, и они вдвоем вывели меня с причала. Я вытянула руку и прислонилась к выкрашенному белой краской фонарному столбу. Бордюрный камень под моими ногами тоже был белым.

– Мэдди, ты как? – спросил Эллис.

Я не успела ответить, потому что к нам подошел мужчина в шерстяном пальто и шляпе. Высокий, широкоплечий, краснощекий, в черных кожаных перчатках и с повязкой на глазу. Его единственный глаз обращался то на Эллиса, то на Хэнка.