На следующее утро я, вздрогнув, проснулась оттого, что в холле внизу зазвонил телефон. Было ровно девять утра, самое раннее «приличное» время. Я оцепенела, натянув одеяло до подбородка, пока Пембертон, дворецкий, ходил за моей свекровью. Сперва я услышала ее решительные шаги, потом приглушенный голос, поднимавшийся и опадавший удивленными волнами.
Я была совершенно разбита: в голове стучало, мучила изжога – весьма вероятно, я была еще пьяна. Большую часть ночи я помнила, но были моменты, выпавшие из памяти: например, как я добралась домой. Понимание того, что я не просто немножко выпила, настигло меня внезапно; я помнила, что точно осознала: пора остановиться, но не помнила, как ушла и тем более как ехала домой. Я понятия не имела, сколько часов провела в постели.
Погубленное платье лежало бесформенной кучей посреди ковра и походило на выпущенные кишки. Рядом валялись туфли, у одной не хватало каблука. Белая горжетка висела на краю моего полированного туалетного столика из красного дерева, грязный мех щетинился иглами. Нитку жемчуга я бросила возле шкатулки для драгоценностей, обе серьги – квадратные рубины в обрамлении бриллиантов – лежали поблизости, но не вместе. Между ними стояла огромная пробка от шампанского. Я проверила, есть ли у меня на пальце кольцо, и тут, ощутив головокружение и тошноту, вспомнила про гребень. Зарылась лицом в подушку и зажала уши ее углами.
В полдень в спальню деликатно постучала горничная. Потом чуть-чуть приоткрыла дверь.
– Простите, Эмили. Я не в состоянии завтракать, – глухим голосом ответила я, уткнувшись в подушку.
– Я принесла таблетки от похмелья и имбирное печенье, – ответила она, отчего у меня опять свело живот.
Это значило, что мы не только перебудили весь дом, когда вернулись, но и что состояние наше было очевидно всем.
– Поставьте на стол, – сказала я, отворачиваясь к стене.
Я не хотела, чтобы она меня видела. В постель я рухнула, даже не смыв косметику, что было понятно по следам туши для ресниц на наволочке.
– Благодарю вас, Эмили.
– Хорошо, миссис Хайд.
Она пробыла в комнате дольше, чем я ожидала, и когда вышла, я увидела, что она забрала платье, туфли и норку.
Телефон принимался звонить целый день. С каждым звонком голос свекрови становился все тверже, пока наконец не сделался ледяным и непроницаемым. С каждым разговором я все теснее сворачивалась под теплым одеялом.
Почти в половине седьмого в мою комнату неровными шагами зашел Эллис. Он все еще был в пижаме. Халат он не запахнул, пояс тащился за ним по полу.
– Господи, ну и ночка, – сказал он, потирая глаза кулаками. – Чувствую себя немножко тухло. И не отказался бы от распорок для глаз. А ты как?
Я подавила тошноту.
– Живая? – спросил он, подойдя поближе.
Лицо у него было осунувшееся, под глазами залегли темные круги. Как выгляжу я сама, я даже думать не хотела; Эллис хотя бы влез в пижаму, а я лежала в комбинации.
– Не совсем, – ответила я. – Смотри, какой завтрак принесла Эмили.
Он взглянул и заржал.
– Не смешно, – сказала я. – Это значит, что о нас судачат на кухне. А еще я потеряла гребень твоей матери.
– А, – невнятно отозвался он.
– Эллис, я потеряла гребень.
Когда до него дошла серьезность случившегося, он опустился на край кровати, и с лица его ушло даже подобие цвета.
– Что мне делать? – спросила я, сворачиваясь клубком.
Он глубоко вдохнул и задумался. Через несколько секунд решительно хлопнул себя по бедру и произнес:
– Так. Надо позвонить Пью и сказать, чтобы посмотрели там. И все.
– Я собиралась. Но не могу.
– Почему?
– Во-первых, я не могу пробраться к телефону. Твоя мать целый день разговаривает. Бог знает, что ей наговорили. И потом, я не могу позвонить миссис Пью. Я не могу с ней общаться, даже по телефону.
– Почему?
– Да потому что мы напились! Мы валялись на улице!
– Все напились.
– Да, но не как мы, – жалобно сказала я.
Потом села и обхватила голову руками.
– Я даже не помню, как мы ушли. А ты?
– Не то чтобы.
Он встал и подошел к туалетному столику.
– Откуда это у тебя? – спросил он, подняв пробку.
– Понятия не имею, – ответила я.
На первом этаже снова зазвонил телефон, и я съежилась. Эллис вернулся к кровати, взял меня за руку. На этот раз, когда Пембертон позвал мою свекровь, шаги ее были быстры, и говорила она отрывистыми периодами. Через несколько минут она замолчала, и воцарилась зловещая тишина, раскатившаяся по дому, как волны ядовитого газа.
Эллис посмотрел на часы.
– Она через пару минут пойдет переодеваться к ужину. Тогда и можешь позвонить.
– Пойдем со мной? – прошептала я, цепляясь за его руку.
– Конечно, – сказал он. – Дать тебе твою таблетку от сердца?
– Нет, я справлюсь, – ответила я.
– Не возражаешь, если я?.. – вопрос повис в воздухе.
– Нет, конечно. Угощайся.
Без десяти семь, за сорок минут до того, как нас ждали в гостиной на коктейли, мы на цыпочках спустились, оба в халатах, тревожно поглядывая друг на друга и прячась за углы, пока не убедились, что никого нет. Я чувствовала себя ребенком, который решил подслушать, о чем говорят взрослые гости.
Я позвонила миссис Пью и робко спросила, не будет ли она так любезна и не посмотрит ли, не обнаружится ли мой гребень. Мгновение помедлив, она коротко ответила, что посмотрит. Как и сказала мне прошлой ночью.
Повесив трубку, я повернулась к Эллису, не в силах вымолвить ни слова, и он притянул меня к себе.
– Тише, милая, – сказал он, прижимая мою голову к своей груди. – И это пройдет.
В семь тридцать мы встретились на вершине лестницы. Я помылась и привела волосы в порядок, насколько могла за это время. Еще я слегка поработала помадой и румянами, поскольку лицо у меня было бесцветным, почти прозрачным, и нанесла за уши каплю духов. Эллис порезался, когда брился, в его влажных волосах виднелись следы расчески.
– Готова? – спросил он.
– Совершенно нет. А ты?
– Мужайся, милая, – сказал он, подавая мне руку.
Я ледяными пальцами взялась за сгиб его локтя.
Когда мы с Эллисом вошли в гостиную, мой свекор, полковник Уитни Хайд, поднял голову и воззрился на настенные часы. Он стоял, прислонившись к каминной полке, рядом с изящной клеткой, висевшей на резной напольной подставке. Кенар, сидевший внутри, был цвета апельсинового сорбета: пухлый, гладкий, яйцевидный, с коротким хвостом веером, шоколадными бусинками глаз и маленьким клювиком. Он был слишком идеален для настоящего и ни разу за время моего четырехлетнего заключения в этом доме не запел, даже когда его пересадили в клетку поменьше, чтобы ему ничто не мешало сосредоточиться.