Последним должен высадиться Лысый – он сыт, он уверен, что худшее уже позади, и отчасти начинает вести себя в свойственной ему манере. Оставаясь на своем плоту, он преклоняет колени и оглядывает ширь обступающей его теснины; он похож на безумца, который вступил во владение этой землей и отныне, как полноправный ее собственник, волен делать все, что ему заблагорассудится. В образе этакого поборника Нью эйдж он проплывает по течению остаток пути до водопада, кивая в ответ на призывы Аляжа и Таракана, которые машут ему руками, показывая направление к стоячей воде у кромки скалы; на его лице застыла ироническая усмешка, да и сам он сидит недвижно, точно завороженный. Он пускает плот по воле волн, и те оттесняют его все ближе к основному течению, а ему все кажется, что раз впереди не видно никакого порога, значит, там нет и сильного течения; ему все кажется, что он вправе быть где угодно, вытворять что угодно и следовать куда угодно. Когда лоцманы перестают махать руками и уже кричат во все горло, он беспечно погружает миску-лопасть самодельного весла в воду, чтобы развернуть плот носом к берегу, направив его к промыву в валуне. Но первый гребок не дал никакого результата, как и второй, и даже третий, и уже более яростный четвертый, и совершенно отчаянный пятый, и шестой, и седьмой. Его костлявые ручонки размахивают сучком лептоспермума с привязанными к нему кружкой и эмалированной миской, нещадно молотят им по воздуху, отчего плот только начинает еще сильнее кружиться и его все быстрее сносит в сторону водопада, притом не носом, а кормой.
Таракан с Аляжем уже не кричат, а пронзительно свистят, и от их свиста Лысого охватывает страх, который он только недавно успел позабыть. Лысый вспоминает, как лоцманы не смогли спасти Дерека, – он в ужасе вскакивает на ноги и ныряет в воду. Лысый плывет к каменной глыбе, благо до нее не больше трех метров, – стало быть, как ему кажется, он легко до нее доплывет, а что до плота, черт с ним. Он заметно продвигается вперед, но в каком-нибудь метре от каменной глыбы течение подхватывает его барахтающееся в волнах тело, неуклюже переваливающееся в капковом жилете с боку на бок, – подхватывает, словно гигантская рука, смахивающая крошки хлеба со стола. И уносит его к гребню водопада.
Сверху, с высоты каменной глыбы, Аляж и клиенты наблюдают за происходящим, чувствуя, как от разворачивающейся у них на глазах сцены веет острым запахом смерти. Как только Лысый скрывается из вида у гребня водопада, Таракан ловко спускает плот в стоячую воду со стороны берега реки. Аляж чувствует, как по его телу расползается страх, готовый сковать его целиком. Опять, в ужасе думает Аляж. Опять. И вдруг, даже не успев решить, что будет делать или хотя бы сможет, он кричит: «Нет!» – и бежит, отстегивая на ходу закрепленный сбоку спасательный конец, бежит вниз по краю мокрого, скользкого камня, понимая, что уж теперь, как бы то ни было, уж теперь-то он сделает все, что должен. Теперь он охвачен ужасом – но плевать; теперь, впервые в жизни он сказал «нет», не зная, что делать, и вместе с тем собираясь сделать хоть что-то. Аляж воодушевлен и наконец, наконец-то чувствует, что свободен, – и вдруг, в это самое мгновение он чувствует, как его левая нога теряет точку опоры на каменной поверхности; чувствует, как поскальзывается и срывается с края каменной глыбы; чувствует, как его тело падает в воду, словно на удивительно мягкую пуховую перину; чувствует, как взметает тучи брызг – и застывает как вкопанный; чувствует, как камни тисками сжимают ему бедра и теснят грудь; чувствует первые несколько секунд ласковое прикосновение воды, которая в следующее мгновение превращается в неистового, безжалостного изувера, швыряющего его голову и тело взад и вперед, вверх и вниз.
И понимает, что ждал этого мгновения очень давно.
И вот я вижу их всех – они стоят на каменной глыбе, прямо надо мной, у меня в поле зрения, и думают, что же делать и что будет дальше; погиб или нет тот, на кого устремлены их взгляды; и будет ли зрелище более захватывающим, погибни я или останься жив, и хуже ли им станет от этого. Последнее зрелище кажется волнующим, но предыдущее, сопряженное с другой трагедией, производит на них куда более сильное впечатление. Я вижу их всех, вижу их лица, вижу Отиса и Марко, со свойственным им благоразумием отступивших от края каменной глыбы; вижу Рики, со свойственным ему безрассудством стоящего у самого края; вижу Лысого, его согнутое полумесяцем тело, безвольно увлекаемое бешеным течением к водопаду. Вижу я и Шину, добрую Шину, которую всегда держал за убогую, – вижу, как она глядит во все глаза на Таракана, словно требуя от него подтверждения, что ничего страшного не происходит. Наконец, я вижу Таракана – он напуган, потому что только он один представляет себе всю чудовищность случившегося и осознает свою полнейшую беспомощность. Он ищет спасения в действии, в самой что ни на есть лихорадочной деятельности, и не решается сообщить клиентам то, что знаем мы оба: что выхода нет, что меня уже не спасти, поскольку вода поднялась слишком высоко и все поднимается. Мне хочется обнять Таракана, как дитя, и сказать, что я люблю его, сказать, что ему нечего бояться: ведь я же не боюсь.
Однако хотя я их вижу, они меня – нет. Они стоят на громадной каменной глыбе, покатой со стороны водопада, и вглядываются в могучий бурлящий поток. А совсем неподалеку от каменной глыбы из воды торчит моя рука. Она так близко к ней, что, схватившись за руки и за ноги и образовав таким образом живую цепочку, они могут до нее дотянуться. Таракан располагается в самом начале этой цепочки – в каком-нибудь метре от края глыбы; он опасно свисает над бушующей быстриной, и кончики его пальцев почти касаются моих. Моя рука качается из стороны в сторону в такт гремучему потоку, точно ветка дерева на порывистом ветру. Мои пальцы сплетаются с пальцами Таракана. Я чувствую, как он напуган, и через пальцы стараюсь его ободрить.
Но он меня не видит. Я скрыт под водой, и она меня убивает, эта чудесная вода, такая чистая и холодная, что мне кажется, будто кто-то поднес к моему горлу ледяной точильный камень. Эта вода, эта вода чайного цвета, эта вода, так славящаяся своими отражательными свойствами. Когда я открываю глаза и всматриваюсь в бурлящую коричневую круговерть из пузырей и воды, я не вижу своего отражения – вижу только других, только их лица, и мне на удивление приятно находиться рядом с ними.
Сейчас мой разум на какое-то время проясняется – отныне его содержимое представляет собой не калейдоскоп из разных образов и лиц, безудержно сменяющих друг друга, а, напротив, причудливую, ясно выраженную череду мыслей, и, полагаясь на разум, я пытаюсь понять, где нахожусь.
Этот мыслительный процесс начинается с обследования моего физического состояния, а оно довольно странное и как бы служит фоном для всех других моих мыслей. Из курса первой медицинской помощи я помню, что утопление бывает двух видов: истинное и бледное. В первом случае вода проникает в легкие, заполняет их, они перестают функционировать, и человек довольно быстро умирает. Второй случай самый любопытный и более распространенный: при утоплении такого вида пищевод резко сокращается и предотвращает попадание воды в легкие. Тело начинает постепенно умирать, хотя все еще выполняет наиболее жизненно важные функции, передавая самый главный источник жизни, кислород, самым главным органам. И даже когда сердце перестает биться, мозг, подпитываемый ничтожным количеством кислорода, поддерживающим его жизненные функции, продолжает работать. При этом утопление происходит значительно дольше – отмечены даже случаи, когда людей доставали из воды через несколько часов после того, как они тонули, уже фактически мертвыми, и тем не менее их удавалось вернуть к жизни.