– Но ведь и от тебя я получил одну, зато такую, что разрушила всю мою жизнь, – твой уход к Фимке. Уже давно моя жизнь – это жизнь нитки, вечно тянущейся за иголкой, и на ней бывают и узелки, и обрывы…
Ишь ты, каким художественным языком заговорил!
– Ты прекрасно знаешь, что я ушла к Ефиму, потому что ты сделал всё, что мог, для того, чтобы это случилось, и чего теперь на зеркало пенять?!
– Ладно, Ольчик, не сердись, пожалуйста, очень тебя прошу, и прости. Ни перед кем не стоял на коленях, а перед тобой стою…
Тоже мне – подвиг, если будет нужно, ты и раком встанешь! Не очень-то я верила в его искренность.
– Ладно, Леша, в честь нашей многолетней дружбы и бывшей любви тебя прощаю, но это, как понимаешь, в последний раз! – предупредила я.
Он сильнее прижался ко мне. Моя рука невольно потянулась к его густым, роскошным серебряным прядям, и как маленького ребенка я погладила его по голове, а потом протянула мизинец и произнесла нашу детскую «мирилку»:
– Мирись, мирись, мирись! Больше не дерись! Если будешь драться, я буду кусаться!
Он невольно, сквозь слезы, улыбнулся.
– Мир?! – радостно закричал вошедший Фима, который понял, что главная цель, намеченная им, достигнута.
– Конечно, дорогой. Худой мир все же лучше даже самой хорошей войны! – проявила я вредность.
Потом до ночи мы сидели, слушая рассказ Алешки о проблемах со стервой Алевтиной (а возникли они сразу же, как только он по своей дурости переписал на эту сучку свое единственное жилье, купленное на деньги, заработанные им с большим трудом) и обсуждая покупку новой квартиры, которую хотели ему подарить. Он решительно отказался, как когда-то доктор Александр Анатольевич, но Фима был непоколебим. Это подарок – и точка! Вот таким образом Лешка обзавелся новой хорошей квартирой, намного лучше прежней.
Жизнь била ключом! Почти все месяцы лета были распланированы от и до.
Что я могла сказать о нас? Столько счастья, наверное, и не бывает, поэтому боги сочли, что люди не должны, не имеют права быть столь бессовестно счастливыми, как мы.
Приближался Фимин день рождения, но осуществиться нашим планам было не суждено… уже никогда…
Жизнь моя закончилась внезапно, когда остановилось сердце Ефима… Он покинул нас в день своего рождения, а вместе с ним ушла и я… вернее, вместо меня осталась одна ничего не понимающая, лишенная души и сердца оболочка. Я так мечтала прожить с ним долгую-долгую жизнь и умереть в один день, но… он ушел первым, так и не взяв меня с собой. Огромное горе, как бетонная плита, опустилось на меня, не просто придавив своей тяжестью, а раздавив напрочь, превратив мою уже ненужную мне самой жизнь в пыль. Лишь теперь я поняла, насколько мы не дорожим теми, кто находится рядом, а начинаем понимать это только тогда, когда теряем их навсегда… Сейчас я простила бы ему всё! Пусть бы он имел и не одну женщину, пусть бы я воспитывала всех его детей, сколько бы их ни было… лишь бы он жил… лишь бы я могла хоть иногда видеть его… прикоснуться к нему… говорить с ним… В этом мире мы были с ним единым целым, но эта проклятая старуха Смерть распорядилась по-своему. Она безжалостно отняла у меня моего самого любимого и дорогого человека, забрав его в мир иной, где он так же одинок теперь, как все мы, оставшиеся на земле.
Где справедливость?!
Фима ушел ночью… Он умирал, а я ничего не почувствовала и не проснулась… а он, не желая меня покидать, крепко держал в своей уже остывающей руке… мою руку…
У меня не было больше слез, все они остались на не просыхающей от такого их обилия подушке, и что творилось со мной в эти дни, знали только я, Аня с Дарьей да моя лучшая подруга Розалия.
Накануне мы весело обсуждали с ним наши последние приготовления к торжествам, как вдруг он начал вспоминать всю нашу жизнь с момента знакомства и до сегодняшнего дня, как будто что-то чувствовал. Много говорил о наших детях, кем бы хотел их видеть, как сложится их судьба, и, наконец, сказал:
– Олюшка, ты даже представить себе не можешь, родная, как мне повезло, что рядом со мной по жизни идет такая женщина, как ты! Только с тобой я узнал, что такое настоящее счастье! Прости меня, родная, за все, что сделал не так, – он, словно предчувствуя свой уход, прощался со мной… а я даже не поняла, что это наши последние с ним часы и минуты! – Если бы ты знала, как я люблю тебя, моя хорошая! Я и на том свете буду тебя любить…
Эти его слова до сих пор звучат в моих ушах, и до конца своих дней я не смогу их позабыть!
Почти не помню похорон. В гробу лежал абсолютно чужой человек, холодный и безучастный ко всему. Это не мог быть мой Фимочка, всегда такой живой и энергичный, веселый и полный сил.
Все случившееся не могло происходить в реальности, не могло быть правдой! Он должен был жить! Это не могло произойти с ним. С кем угодно, но только не с ним! И все-таки произошло!!! Боже мой, ну почему же так рано? Как страшно! Как жутко и горько от того, что никогда больше мы не будем вместе! Он ушел тихо, по-английски, не прощаясь, не желая мучить нас, ведь, как говорят, долгие проводы – лишние слезы…
Внезапная смерть нашего родного и дорогого человека стала огромным потрясением для всех, кто его знал и любил, и особенно для детей и внуков. Тяжелее всех пережил эту первую свою кошмарную потерю Гришенька. Как он плакал, мой бедный мальчик! Но и не отходил от меня ни на минуту, стараясь поддержать в таком огромном нашем общем горе!
Я не могла пережить Фимин уход… Вся моя жизнь последние пятнадцать лет была связана с ним и только с ним, и те страдания, на которые он обрек меня своим уходом, передать словами я не в состоянии. Через неделю вслед за Фимой так же тихо ушла и Софья Семеновна. Она так и не узнала о смерти любимого сына…
Я не жила… это нельзя было назвать жизнью! Я вообще не хотела жить, просто хотела уйти туда… к нему… Розалия возила меня к известному экстрасенсу, который общался с мертвыми.
– Отпустите его, – сказал медиум, – он мучается и не может уйти в свой мир, отпустите его, пусть он упокоится.
Нет! Нет и нет! Как я могла отпустить его? Как?! Если он по-прежнему живет в моей измученной душе и в моем израненном сердце?!
Решение пришло внезапно, как вспышка: если он не может вернуться в этот мир, тогда я сама уйду к нему…
После попытки самоубийства Элечка увезла меня в Германию и поместила в лучшую психиатрическую клинику, где возвращали к жизни таких же, как я, отчаявшихся и потерявших смысл жизни людей. Здесь лечили новой методикой, которую условно можно было назвать «посыпанием солью» душевных ран. Известно, что благодаря обыкновенной соли русские врачи во время Второй мировой войны спасли не одну конечность от ампутаций. Солевые повязки, несмотря на невыносимую боль, отлично очищали раны, которые потом очень быстро затягивались и заживали.
Первый сеанс такой терапии продлился одну минуту. Когда меня привели в кабинет психиатра, на столе я увидела большой портрет мужа. Можно представить, что со мной произошло. Я была не в состоянии даже смотреть на фотографию, но постепенно, день за днем… привыкала к Фиме в его… новом обличии.