Артем или Томик, как звали его в семье Сталина, считался приемным сыном Сталина и названным братом Василия, жил с Васей в одной комнате и вместе с ним воспитывался. Безусловно, он знал всё или почти всё о том, что в сталинской семье происходило в то время, но насчет того, что Надежда Аллилуева была занята исключительно помощью мужу, наверно, всё же ошибается. Во всяком случае, сама она пишет свекрови в 1926 году, как раз тогда, когда, по словам Артема Федоровича, они с Васькой были воспитанниками детдома, «Дети мои здоровы. На днях их сниму и пришлю карточку. Яша учится, готовится дома к высшему учебному заведению, что из этого выйдет, пока не знаю, так как на ученье он ленив и не совсем способен. Но посмотрим, может быть, что-либо выйдет, с ним занимается учитель ежедневно. Вася уже грамотный (А Васе всего пять лет! – прим. авт.), сейчас он болен, у него грипп, а как поправится, то вместе со своей карточкой пришлет письмо, самим написанное. Я работаю и суечусь».
Из её биографии мы знаем, что она работала вначале в секретариате Ленина (а не Сталина!), затем в редакции журнала «Революция и культура» и в газете «Правда». В секретариате Ленина она была секретарем-машинисткой, кем она работала в редакциях, неизвестно, скорее всего, тоже каким-то техническим сотрудником. Вдобавок, судя по воспоминаниям того же А. Ф. Сергеева, она еще и содиректор детского дома, где вместе с беспризорниками воспитывается и её родной сын.
О том, что они, дети, мало видели мать, вспоминала впоследствии, уже во взрослом возрасте её дочь Светлана, очень хвалившая при этом материнскую заботу об их с Василием воспитании и образовании: «Маму больше заботило другое (в отличие от отца, который любил заниматься хозяйственным обустройством семейной усадьбы-дачи, – прим. авт.) – наше образование и воспитание. Мое детство с мамой продолжалось всего лишь шесть с половиной лет, но за это время я уже писала и читала по-русски и по-немецки, рисовала, лепила, клеила, писала нотные диктовки. Моему брату и мне посчастливилось: мама добывала откуда-то замечательных воспитательниц… В особенности это требовалось для моего брата Василия, слывшего «трудным ребенком». Возле брата находился чудесный человек, «учитель», (как его называли), Александр Иванович Муравьев, придумывавший интересные прогулки в лес, на реку, рыбалки, ночевки у реки в шалаше с варкой ухи, походы за орехами, грибами и еще Бог весть что. Конечно, это делалось с познавательной целью, вперемежку с занятиями, чтением, рисованием, разведением кроликов, ежей, ужей и прочими детскими полезными забавами. Попеременно с Александром Ивановичем с нами проводила все дни, лето и зиму, воспитательница (тогда не принято было называть её «гувернанткой») Наталья Константиновна, занимавшаяся с нами лепкой из глины, выпиливанием всяких игрушек из дерева, раскрашиванием и рисованием и уже не знаю еще чем… Она же учила нас немецкому языку. Я не забуду её уроков, они были занимательны, полны игры – она была очень талантливым педагогом».
И далее: «Вся эта образовательная машина крутилась, запущенная маминой рукой, – мамы же никогда не было дома возле нас. В те времена женщине, да еще партийной, вообще неприлично было проводить время около детей. Мама работала в редакции журнала, потом поступила в Промышленную академию, вечно где-то заседала, а свое свободное время она отдавала отцу – он был для неё целой жизнью. Нам, детям, доставались обычно только её нотации, проверка наших знаний. Она была строгая, требовательная мать, и я совершенно не помню её ласки: она боялась меня разбаловать, так как меня и без того любил, ласкал и баловал отец…»
Почему-то так и хочется сказать: «Бедные, бедные дети», – несмотря на всех этих замечательных педагогов и воспитателей, гувернеров и гувернанток (то есть вполне буржуазную систему воспитания), которые, при всех своих талантах и способностях, никак не могли заменить детям мать, материнскую нежность и теплоту. Вряд ли много времени у неё оставалось и для мужа с такой-то занятостью.
Причем нельзя сказать, что от этой своей работы, обычной и общественной, она была в большом восторге. Впрочем, как и от семьи. Так, в 1926 году она писала по этому поводу своей новой родственнице Марии Сванидзе: «Я очень жалею, что связала себя опять новыми семейными узами (речь шла о предстоящем рождении Светланы, – прим. авт.). В наше время это не очень легко, так как вообще страшно много новых предрассудков, и если ты не работаешь, то уже, конечно, «баба», хотя, может быть, не делаешь этого потому, что считаешь работу без квалификации просто не оправдывающей себя интересом к ней. А теперь, особенно когда я займусь семьей, думать о квалификации не приходится. Я Вам, дорогая Маруся, очень советую за границей (М. А. Сванидзе тогда работала вместе с мужем А. С. Сванидзе в советском торгпредстве в Берлине, – прим. авт.) чем-либо для России запастись. Серьезно. Вы даже не представляете, как тяжело работать только для заработка, выполняя любую работу, нужно иметь обязательно специальность, которая дает тебе возможность не быть ни у кого на побегушках, как это обыкновенно бывает в «секретарской» работе, а выполнять всё, что касается специальности».
Да так ли был нужен семье этот её грошовый секретарский заработок? Можно подумать, что Сталин без него не смог бы прокормить свою семью. И уж, конечно, она не стала бы для него «бабой», менее любимой и дорогой, если бы эту не приносящую ей самой удовлетворения работу оставила. Нет, просто мама маленького Васьки была дитем своего времени, когда эмансипированные женщины новой страны стремились к новой жизни, наполненной самостоятельной, желательно творческой работой. Не творческая и не самостоятельная, пусть даже в секретариате Ленина или в редакциях таких известных изданий, тяготила. Но не менее тяготила и жизнь без работы – с семейными «бабскими» заботами. Тут, видимо, повлиял и пример родительской семьи, где, судя по юношеской переписке Надежды, бытовые заботы лежали на подросших дочерях, и где мать могла, закрутив роман с «товарищем по борьбе», на месяцы исчезать из дома. Последнего, кажется, больше всего боялся Сталин, позора измены он бы не вынес. Но измены не было, как бы ни пытались на неё намекать жадные до сенсаций современные беллетристы – Надежда любила и ревновала мужа не менее сильно, чем он её.
Было другое: новая мораль с новыми предрассудками, о которой писала Надежда в Берлин своей родственнице, её собственная натура со страстным стремлением к независимости, желание состояться в этой новой жизни не благодаря мужу, а благодаря себе, своему характеру, своим знаниям и умениям. Не последнюю роль в этих стремлениях, приобретающих крайнюю степень выраженности, играла набирающая силу болезнь. Потому что те же проблемы возникали ведь и в других семьях первых руководителей Советской страны, среди которых было немало и кавказцев, но там до крайностей не доходило. Конечно, сейчас принято в этих проблемах винить исключительно Сталина с его невыносимым характером диктатора. Однако, судя по воспоминаниям родных и близких его семьи, трудно сказать, кто в этих распрях был виноват больше.
Так или иначе, против был Сталин или нет, но Надежда, как видим, всегда работала и именно работу, а не семью считала главным в своей жизни. Дети же с ранних лет были предоставлены заботам нянек и воспитателей.