Да что там говорить! Как ни жестока наша страна, как ни трудна наша земля, как ни приходится всем нам падать, расшибаться в кровь, терпеть боль и обиды, незаслуженные и неоправданные, – никто из нас, привязанных сердцем к России, никогда не предаст ее и не бросит, и не убежит от нее в поисках комфорта без души. И как свет ее бледного неба, мягкий и грустный, светит нам всем ее мудрая и спокойная краса, которой все нипочем, которая все перетерпит, и сохранится вовеки».
Двадцать писем к другу. 1963 г.
– У меня 30 лет американского гражданства, и я не хочу говорить по-русски. Я всегда ненавидела Россию. Советскую Россию. И я никогда в неё не вернусь. Я не являюсь этнической русской.
Светлана Аллилуева:
«Я всегда ненавидела Россию…» КП, 2008 г.
«Пришли проститься прислуга, охрана. Вот где было истинное чувство, искренняя печаль. Повара, шоферы, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники, – все они тихо входили, подходили молча к постели, и все плакали. Утирали слезы, как дети – руками, рукавами, платками. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача…
…Все эти люди, служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту, – наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только «начальников» – генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, – наоборот, часто просили у него помочь в чем-либо и никогда не получали отказа. А Валечка (Валентина Истомина – экономка Сталина. – прим. авт.) – как и все они – за последние годы знала о нем куда больше и видела больше, чем я, жившая далеко и отчужденно… И как вся прислуга, до последних дней своих, она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец. И не переубедить их всех никогда и ничем».
Двадцать писем к другу. 1963 г.
«В семье, где я родилась и выросла, все было ненормальным и угнетающим, а самоубийство мамы было самым красноречивым символом безвыходности. Кремлевские стены вокруг, секретная полиция в доме, в школе, в кухне. Опустошенный, ожесточенный человек, отгородившийся стеной от старых коллег, от друзей, от близких, от всего мира, вместе со своими сообщниками превративший страну в тюрьму, где казнилось все живое и мыслящее; человек, вызывавший страх и ненависть у миллионов людей, – это мой отец…
…Когда я писала «20 писем», в моих ушах звучали слова священника, крестившего меня: «Ты своего отца не суди. Суд Высший уже свершился над ним: при жизни он слишком высоко вознесся, а теперь от славы его ничего не осталось. Господь выравнивает и исправляет ложное. А тебе – нельзя, ты – дочь».
Только один год. 1970 г.
«…Жизнь мамы была прозрачна, как кристалл. Характер ее был поразительно цельный, убедительный, без внутренних противоречий и изломов. Недолгая жизнь ее – всего тридцать один год… – необычайно последовательна… С детских лет сложился ее цельный, стойкий характер…
…Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала. Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции – к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми, и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прочих пороков. Мама верила во все это со всей силой революционного идеализма…»
Двадцать писем к другу. 1963 г.
– Мою мать нельзя назвать несчастной. Разговоры о том, что она была несчастна и поэтому застрелилась, – всё это вздор! – вспоминает, закрыв глаза, Светлана Иосифовна. – Она могла иметь всё, что хотела. Она начала учиться в Индустриальной (Промышленной, – прим. авт.) академии и собиралась развестись с отцом. Об этом все знали. Мать хотела закончить академию и пойти работать. Она ведь была феминисткой. Хотела жить самостоятельно.
Светлана Аллилуева:
«Я всегда ненавидела Россию…» КП, 2008 г.
«Вася всегда был любимчиком мамы, которая его обожала. Ему было одиннадцать, когда мама изволила застрелиться…»
«Я вошла в квартиру дочери Сталина, как в клетку с тигром». Труд, 2008 г.
Эти примеры смены взглядов, убеждений, отношения к людям – близким и дальним, можно множить и множить. Она меняла имена и фамилии: Светлана Сталина, Светлана Аллилуева, Лана Питерс… Меняла города и страны – 39 раз изменялся ее адрес! Меняла мужей и любовников. Меняла даже религию. Впрочем, будем объективны, хотя сама наша героиня объективной не была никогда и ни к кому, – насчет религии она заявляла сразу: «Все догматические различия религий сейчас теряют свое значение. Сейчас люди, скорее, разделяются на тех, для кого существует Бог, и на тех, для кого вообще существование Бога не нужно. Когда мне стало 35 лет, уже кое-что пережив и повидав, с детства приучаемая обществом и семьей к материализму и атеизму, я все же приняла сторону тех, для кого немыслимо жить без Бога. И я счастлива, что это со мною произошло».
Нет, ни счастья, ни покоя своей мятущейся душе она так и не нашла – ни в православии, ни в индуизме, ни в протестантизме, ни в католицизме. Как не нашла ни любви, ни семьи, хотя и то и другое искала исступленно.
От чего она бежала, чего искала? От системы, как она уверяет, или все же от себя, от своей больной, изломанной души? Но от себя не убежишь, сколько не меняй адреса, сколько не отрекайся от прошлого – от Родины, от отца с матерью, от близких. Зато получишь «награду» – одиночество. В этом ужасающем одиночестве, забытая Богом (или богами?), не общаясь ни с детьми, ни с родственниками, в приюте для престарелых (ей уже идет девятый десяток) в американском штате Висконсин она ждет смерти.
Она родилась в последний день февраля 1926 года – почти ровно через пять лет после Василия. И стала антиподом ему. По всему – по характеру, по вкусам, по убеждениям, наконец.
Светлане было всего шесть лет, когда ее мать покончила жизнь самоубийством. Сталин потом с горечью говорил родственникам, что дети забыли мать преступно быстро. Но это не так. Может быть, к сожалению. Именно самоубийство матери, своеобразно воспринятое и осмысленное, очень сильно повлияло на судьбу дочери. Правда, огромную роль в этом сыграли и родственники с материнской стороны, от которых она, уже в юности, узнала подробности ее жизни и смерти, подробности, преподнесенные ими в определенном ключе. Однако и сама Светлана тот день и похороны матери запомнила достаточно подробно:
«Я помню, как нас, детей, вдруг неожиданно утром в неурочное время отправили гулять. Помню, как за завтраком утирала платочком глаза Наталия Константиновна. Гуляли мы почему-то долго. Потом нас вдруг повезли на дачу в Соколовку, – мрачный, темный дом, куда мы все стали ездить этой осенью вместо нашего милого Зубалова. В Соколовке всегда было на редкость угрюмо, большой зал внизу был темным, повсюду были какие-то темные углы и закоулки; в комнатах было холодно, непривычно, неуютно. Потом, к концу дня, к нам приехал Климент Ефремович (Ворошилов, – прим. авт.) пошел с нами гулять, пытался играть, а сам плакал. Я не помню, как мне сказали о смерти, как я это восприняла, – наверное, потому что этого понятия для меня тогда еще не существовало…