– Например… – я покопалась в эмоциональной памяти тела, – почему ты никогда не пел мне песен?
Он помолчал, а потом ответил:
– Я знаю, как ты реагируешь на музыку.
То есть Солнце ему рассказал?!
– Не могу видеть твоих слез, а такой песни, от которой бы ты рассмеялась, я не знаю.
– А ты… напиши такую песню, – предложила я, пообещав себе свернуть одну гениальную кучерявую голову.
– Маш, я умею писать только стихи, – улыбнулся он.
– Напиши стихи, – не сдавалась я. – Понимаю, это не сразу, время нужно и вдохновение… А сейчас… Спой мне ту песню, которую… пел на концерте. С твоими стихами. Обещаю, я не буду плакать.
– Маш, там хотя бы гитара нужна… Давай я спою тебе другую песню.
Ох, Кир… Ну почему, почему ты уступил Машку Солнцу? Она ведь, дурочка, не в состоянии отличить гормональную подростковую страсть от твоего глубокого чувства. Или, что еще хуже, боится обязательств, которые у нее появятся из-за ваших отношений. Но я знаю, это можно исправить. Она хорошая девочка, а ты – отличный парень. У вас все получится, если только… Если только ты будешь порешительней.
* * *
Вечером в кабинете главы семейства Чи мы с Клаусом ожидали начала сеанса связи с Землей. Посол-представитель явно нервничал, постоянно подбегал ко мне и спрашивал, действительно ли Петров в хорошем состоянии, и почему его нельзя перенести в Ри-ен, где для пострадавшего биолога создадут самые идеальные условия.
Клаус посмеивался в своей манере, а я терпеливо отвечала, что единственным условием скорейшего восстановления Александра Павловича является свет Ассына. Врала, конечно, потому что Барбоза постоянно вводил ему глюкозу и еще что-то укрепляющее для мозга. Свет светом, но Петров человек, а у нас, извините, совсем другая физиология.
– Но почему нужно держать происшествие в секрете? – возмущался прямодушный рисовод.
– В целях сохранения хороших межпланетных отношений, – серьезно отвечали мы с Барбозой. – Ведь мьенги и так не слишком рады нашему присутствию, а тут такое откровенное нарушение их правил.
Рисовод все не мог взять в толк, что ассей на самом деле является проводником энергии Ассына, и что носить его нужно не только для удобства и демонстрации уважения к чужим традициям. Клаус обещал устроить ему персональную проработку инструкции и техники безопасности поведения на планете в целом.
– В этом раю, товарищ посол, как и в любом другом, есть свои правила, – сказала я, когда мне надоело слушать их препирательства. – Правила выживания, если хотите.
– Папа Чи за своим «ри» не видит леса, – не смог промолчать Клаус.
– Так вот, товарищ Хон. Я не могу заставить вас уважать эти правила – и никто не сможет. Но выполнять их и следить за безукоснительным исполнением со стороны всех землян – ваша прямая обязанность.
– Машенька… – посол явно растерялся.
Я с трудом удержалась от слов «преступная халатность» и решила обосновать свое выступление тяжелыми душевными переживаниями дочери, едва не потерявшей отца. Но, к счастью, от объяснений меня избавил Проскурин, очень своевременно возникший на экране визора.
Клаус тут же исчез из поля зрения, и Михаила Андреевича приветствовали только я и посол.
– Есть новости? – усталым тоном спросил он.
– Есть, есть, – поторопился обрадовать его Чи. – Сашенька нашелся, то есть, точнее, Машенька…
– Маша, ты его нашла? – добавив строгости, перебил его Проскурин.
Я четко и лаконично обрисовала ситуацию, пояснив, почему в данный момент не могу предъявить тело биолога для опоз… ей-ё, живого Петрова предъявить не могу! Проскурин обрадовался, тень усталости куда-то исчезла с лица, и он крикнул в сторону:
– Нашла! Она его нашла!
Там, в стороне, скорее всего в приемной, с громким стуком рухнуло что-то тяжелое. Надеюсь, не мое тело. А то у меня есть пара вопросов к личности, занимающей его в данный момент.
– Машенька, молодец, поздравляю! А как Комаровски? – тут же переключил наше внимание Проскурин.
Чи удивился – а я пояснила, что Михаил Александрович знает всех своих студентов в лицо и по фамилии. А уж бедолагу, сломавшего себе челюсть – по совместительству гениального ксеноботаника – опекает как родного. При этом смотрела на Клауса – сама-то Комаровски не видела вторые сутки. Секретчик кивнул, и я доложила:
– Комаровски работает.
Проскурин поинтересовался, когда он сможет поговорить с Двинятиным. Безмолвно переадресовала вопрос Клаусу – тот пожал плечами, и я перевела:
– Когда вам будет удобно, Михаил Андреевич, – и начала собственную атаку. – А как продвигается мое дело?
Настал черед Проскурина смотреть в сторону. Кажется, Бьорг не ожидал от меня такой прыти, потому что академику пришлось переспросить – а что я, собственно, имею в виду. Я пояснила:
– Инцидент с товарищем Джоном. Точнее, устранение его причины.
– Мы делаем все возможное, – быстро ответил Проскурин. – Машенька, все обещания в силе, не волнуйся.
Это он, надо полагать, от себя добавил. Хорошо.
– Михаил Андреевич, времени до конца экспедиции остается не так уж и много. Я вам верю, но хотелось бы… чтобы ситуация поскорее разрешилась.
– Да, Мария, конечно, ваше дело будет рассмотрено в первоочередном порядке, – подтвердил Проскурин.
Ну, Бьорг, ты меня услышал, я тебя тоже.
– А как вам работается с моей тезкой? Я так беспокоюсь за вас, Михаил Андреевич… И за нее, она перенесла такой стресс, и так часто плачет…
Этого от меня не ожидал никто – ни Проскурин, ни Бьорг, ни, видимо, Маша. Ничего, как говорит один мой анахронный знакомый: «Вы меня еще не знаете, но вы меня еще узнаете».
– Да вроде бы… Все как всегда, – попытался сориентироваться академик.
– Мне от стресса очень помогает музыка. Даже слезы текут от красивых звуков. Вы посоветуйте моей тезке записи наших мальчиков под аутентичные инструменты конца двадцатого века. Это бесподобно, правда, товарищ посол? Ребята провели для нас настоящий концерт, и посол тоже был, им с супругой так понравилось!
Посол закивал, явно не понимая, к чему все это.
– Так вот Логинов и Сетмауэр написали песню… – я в деланном экстазе закатила глаза. – Это было что-то фантастическое. Я очень хочу, чтобы ее услышала моя тезка. Передайте ей, Михаил Андреевич, что мне очень интересен ее выбор.
– Хорошо, Мария. Передам, – рассердился дезориентированный Проскурин.
– Спасибо, Михаил Андреевич! Я думаю, что через пару дней папа придет в себя, и вы сможете его увидеть лично.
– Очень надеюсь на это, – так же сердито ответил академик.
А вот интересно, знал ли он что-то о запутанной личной жизни своей секретарши? Может, поэтому и сердился? Ладно, свой план-минимум я выполнила, все, что хотела, сказала, пора закругляться.