Она ехидно улыбнулась.
– Всем известно, Драсти, что меч у тебя двуручный и большой, поскольку кое-что другое – не очень.
– Зато есть в нём поэтическая жилка, – заметил Остряк. – Стальные лепестки – лучше и не скажешь.
– Не бывает никаких стальных лепестков! – фыркнула Скалла. – И цветов железных не бывает. А сердце – не цветок, это большая, красная мышца у тебя в груди. Зачем такая поэзия, от которой толку никакого? Ты такой же идиот, как Бук и Драсти, Остряк. Меня окружают тупоголовые кретины.
– Таков твой удел в этой жизни, увы, – протянул Остряк. – Вот, выпей чаю – тебе явно нужно… согреться.
Она приняла кружку, а Остряк и Драсти тщательно старались друг на друга не смотреть.
Через несколько мгновений Скалла откашлялась.
– Что это за дело – «оставь казнь гильдии убийц»? В какую беду Бук себя втравил на этот раз, Остряк?
Ох, Маури, да она и вправду только о нём и думает. Капитан нахмурился, глядя в огонь, подбросил несколько кизяков в костёр и лишь потом ответил:
– У него появились… подозрения. Мы… хм, теоретизировали…
– Тогга с два, баран упрямый. Выкладывай!
– Бук решил поговорить со мной, а не с тобой, Скалла, – раздражённо прорычал Остряк. – Есть у тебя вопросы – ему и задавай, а меня – оставь в покое.
– Так и сделаю, чтоб тебя!
– Только вряд ли чего добьёшься, – несколько необдуманно заметил Драсти, – даже если сделаешь большие глаза и надуешь розовые губки…
– И это будет последнее, что ты увидишь, когда я ножом продырявлю жестяной насос у тебя в груди. Ах да, и воздушный поцелуй на прощанье.
Брови Драсти поползли вверх.
– Жестяной насос? Скалла, милая, я не ослышался?
– Заткнись, я не в настроении.
– Ты всегда не в настроении, Скалла!
В ответ она лишь презрительно улыбнулась.
– Вслух можешь не говорить, – вздохнул Остряк.
Хижина, притулившаяся к городской стене Крепи, представляла собой неаккуратную груду досок, растянутых шкур и плетней, дворик был покрыт белёсой пылью, полыми горлянками, глиняными черепками и деревянной стружкой. Кусочки лакированных деревянных карт, развешенные на бечёвке над узкой дверью, медленно вращались под влажным, горячим ветерком.
Быстрый Бен остановился, разглядывая заваленный мусором переулок, затем шагнул во дворик. Из хижины донеслось надтреснутое хихиканье. Чародей закатил глаза, пробормотал что-то себе под нос и потянулся к кожаной петле, прибитой к двери.
– Не толкай! – взвизгнул голос изнутри. – На себя тяни, змей пустынный!
Пожав плечами, Быстрый Бен потянул на себя дверь.
– Только дураки толкают! – прошипела старуха, сидевшая, скрестив ноги, на камышовой циновке внутри. – Колени мне обдирают! Синяки да ушибы мне достаются, когда приходят дураки. Ага-а-а, чую, чую дух Рараку!
Чародей оглядел тёмное помещение.
– Худов дух, тут же только тебе одной места хватает! – Какие-то странные предметы гроздьями висели на стенах, свисали с низкого потолка. Во всех углах залегли тени, а в воздухе всё ещё был разлит холодок ушедшей ночи.
– Только для меня! – захихикала старуха. Голова её – кожа да кости – была совсем безволосой и обильно покрытой бородавками. – Покажи, с чем пришёл, змей многоглавый, снимать проклятья – мой дар! – Из недр потрёпанного балахона она извлекла деревянную карту, подняла дрожащей рукой. – Пошли свои слова на мой Путь, и образ их отразится на ней, выжжется сам собой – истинно…
– Нет у меня проклятий, женщина, – сказал Быстрый Бен, присев у порога так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. – Только вопросы.
Карта скользнула в складки балахона. Нахмурившись, ведьма сказала:
– Ответы дорого стоят. Ответы дать дороже, чем снять проклятье. Ответы найти нелегко…
– Ладно-ладно, сколько?
– Из чего сделана монета твоих вопросов, двенадцатидушец?
– Из золота.
– Тогда золотые советы, один на один…
– Если дашь хороший ответ.
– По рукам.
– Сон Огни.
– Что с ним?
– Почему?
Старуха поражённо разинула беззубый рот.
– Почему богиня спит, ведьма? Кто-нибудь знает? А ты?
– Тебе самому многое ведомо, хитрец…
– Всё, что я читал, – досужие догадки. Никто не знает. У книжников нет ответа, но старейшая в этом мире ведьма Тэннеса может и знать. Скажи, почему уснула Огнь?
– Вокруг некоторых ответов следует поплясать. Задай мне другой вопрос, чадо Рараку.
Вздохнув, Быстрый Бен склонил голову, некоторое время смотрел на землю, затем сказал:
– Говорят, земля трясётся и расплавленный камень течёт, словно кровь, когда Огнь ворочается во сне.
– Так говорят.
– И говорят, что подобные разрушения охватят весь мир, если она пробудится.
– И так говорят.
– Ну и?
– Ну и всё. Земля трясётся, горы взрываются, огненные реки текут. Это естественно для мира, душа которого раскалена добела. Связанного собственными законами причин и следствий. Мир формируется как навозный шарик скарабея, катится по ледяной пустоте вокруг солнца. Корка плавает кусками по морю расплавленного камня. Иногда куски сталкиваются друг с другом. Иногда расходятся. Их ведут и тащат, толкают и тянут волны моря, словно приливы и отливы.
– А где же в этой картине богиня?
– Она была яйцом в шарике. Вылупилась давным-давно. Мысль её странствует по скрытым рекам у нас под ногами. Она – боль существования. Царица улья, а мы – её рабочие и солдаты. Иногда же, время от времени… мы собираемся в рой.
– На Пути?
Старуха пожала плечами.
– На всякой тропе, какую найдём.
– Огнь больна.
– Да.
Быстрый Бен заметил, что в тёмных глазах ведьмы вдруг вспыхнул напряжённый огонёк. Он надолго задумался, затем спросил:
– Почему спит Огнь?
– Для этого время ещё не пришло. Задай другой вопрос.
Чародей нахмурился, отвёл взгляд.
– Рабочие и солдаты… ты так говоришь, точно мы – рабы.
– Она не требует ничего, всё, что вы делаете, делаете для себя. Трудитесь, чтобы заработать на жизнь. Сражаетесь, чтобы защитить своё или приобрести больше. Работаете, чтобы обойти соперников. Дерётесь из страха, из ненависти и зависти, ради чести и верности, по любой причине, какую только можете вообразить. Но всё, что вы делаете, служит ей… и не важно, что именно вы делаете. Она не просто благая, Адаэфон Делат, – она вне морали. Мы можем процветать, можем погубить себя сами, ей всё равно – она просто породит новое потомство, и всё начнётся заново.