Он шел уже третий день. Собственно, со вчерашнего полудня – полз. Последнюю ночь он провел, зарывшись в песок, ежеминутно выныривая из бредового полусна, распугивая криками ящериц и скорпионов. Пустой мех козьей шкуры служил ему подушкой, но он оставил его, отправляясь в дальнейший путь. В пустыне достаточно существ, которые воспользуются таким неожиданным богатством. Он тоже вскоре принесет им надлежащую жертву, трибу за нарушенный покой.
Он добрался до гребня бархана, замер, а затем медленно сполз вниз вместе с малой лавиной песка. Песок набился в глаза, уши, рот, в волосы, под одежду. Его шершавое прикосновение было как ласка навязчивой любовницы; останься со мной, говорил он, не иди дальше, полежи здесь минутку, в тени меж барханами так приятно… Он почти жаждал послушаться этого шепота. Но нет, не сейчас, пока еще нет. Медленно, с трудом он сел на корточки, отталкиваясь ладонями. Поднял голову. Следующий бархан вставал над ним, словно волна бурного от гнева богов моря.
«Пустыня именно такова», – подумалось ему. Божий океан, эоны длящийся шторм, чья ярость радует лишь богов. Он – привычное развлечение Бессмертных, вроде вырастающих из-под земли горных цепей, суши, затопляемой океанами, неспешно ползущих ледников. Все прочее: разумные расы, конфликты, войны, династии, царства и империи – суть пыль, недостойны они даже взгляда. Люди же своими навязчивыми молитвами, храмами и торжествами, выплескивающими на улицы истерические толпы в жалких процессиях, совершенно зря пытаются обратить на себя внимание пантеона. Ибо если боги отведут взгляд от странствующих пустынями миражей и сосредоточат его на ползающих по лицу их любимого мира насекомых – тут-то и начнутся настоящие проблемы. Тогда окажется, что там, где вековечной песней шумели тенистые пущи, – выросли города: огромные язвы, полные ошметков грязи, мусора и нечистот. Тысячелетние дубы пали под ударами топоров, реки сделались мутными от отходов, горы исчерканы шрамами врезанных в камень дорог и туннелей. А вокруг – гремят войны, храмы рвут друг другу глотку, земля превращается в липкую от крови грязь. Ибо мы – словно короеды, которые точат прекрасную деревянную статую, и от нас нужно избавиться.
Он опустил взгляд на свои ладони и уже их не увидел. Той минутки, что он передыхал, хватило, чтобы провалиться в песок по запястья. Он шевельнул пальцами, чувствуя шершавые дробинки, заходящие под ногти. Знак, что он еще жив; старая пословица гласила: если не чувствуешь песка под руками, значит, тот уже в крови. Значит, ты мертв. Он выдернул руки с внезапным гневом, который его удивил. Пока еще нет, пока нет. Целью его была Скорпионья Мельница, гигантский распадок, заполненный белым, словно мел, песком, что якобы происходил из миллионов тел этих пустынных насекомых, ежегодно сползающихся к месту своей смерти. Бури и ветра перемалывали их панцири в мелкую пыль. Вот суть жизни ядовитых убийц: ночи, проводимые в охоте, и гибель, красящая лицо пустыни белым пятном в несколько миль шириной. Ни больше, ни меньше. Туда направлялся и он, очередной убийца, чьи перемолотые кости присоединятся к тысячелетия длящемуся танцу во славу смерти.
А значит, ему нужно идти вперед.
Боль внизу спины едва не повалила его на землю: признак близкого конца. Обезвоженный организм отказывался повиноваться, и почки давали знать первыми. С каждым вдохом, с каждой каплей влаги, что улетала из уст, он приближался к пределу. Потеть он перестал вчера вечером и, если б не холод ночи, остатков сил лишился бы уже несколько часов назад. Но теперь… Полдень не наступил, у подножия бархана лежала тень, но через час-другой в радиусе десятка миль он не отыщет спасения от солнца.
Старейшины племени рассказывали, сколь отвратительна смерть в пустыне. Сперва человек потеет, теряет воду и слабеет, потом, когда в теле его уже не остается влаги, что могла бы превратиться в пот, начинается медленный перегрев организма, видения, бред, делирий. Мрачные легенды иссарам полны рассказов о путниках, чьи трупы находили со ртами, полными пустынной пыли, поскольку в последние минуты жизни те пытались пить песок. Сначала отказывают почки, кишечник, желудок. Перестают работать без воды. Один старый мудрец рассказал ему как-то, что знак близкой смерти – появление пота. В последние минуты жизни, когда все органы уже умерли, тело освобождает остатки воды и пытается спастись. Несколько минут потливости, судороги – и конец.
Этих признаков у него еще не было. А значит, его время пока не наступило. А боль в почках он уж как-то да вытерпит.
Он принялся ползти вверх по бархану.
Правая рука, левая, правая нога, левая. И снова. Гребень приближался медленно, хорошо еще, что здешние барханы, именуемые кенах, были невысоки: под слоем летучего песка находилась твердая, утрамбованная поверхность. Потому-то он мог взбираться. Будь он где в другом месте – не удалось бы ему уйти так далеко. И все же… Добраться лично до Скорпионьей Мельницы казалось ему теперь делом неважным, ничего не значащим. Когда он не сможет встать, его телом поживятся ящерицы и личинки насекомых, а ящерицами и насекомыми – скорпионы. Позже эти убийцы в предчувствии близкой смерти отправятся к месту своего последнего упокоения. А пустынный ветер унесет туда же пыль его перемолотых безумствующими вихрями костей. Именно так и случится. А потому нет смысла ползти дальше, раз уж Мельницы ему не избежать.
Он помнил сказку о том месте, которую рассказывала ему тетка.
Однажды пустынный тушканчик нашел умирающего от жажды скорпиона. Ведомый милосердием, взял его в собственную нору, приносил во рту воду, ловил жуков, которых скорпион убивал и пожирал, пока вокруг норы тушканчика не выросла гора пустых панцирей, а соседи не стали поглядывать на него с подозрением. Но тушканчик полюбил скорпиона, они провели множество бесед, рассказывая друг другу, как оно – бродить ночью пустыней, искать пищу, выпивать капли, украшающие на рассвете камни, убегать от хищных ящериц и ночных птиц. Ведь скорпион, как с удивлением открыл тушканчик, несмотря на клешни, твердый панцирь и смертоносный хвост, тоже боялся созданий больше его и прятался под камнями, заслышав звук лапок ящериц гхе. «Ты и я – мы словно братья», – сказал однажды тушканчик, а скорпион усмехнулся, как делают это скорпионы, одним движением клешней, и не ответил ничего. Потому что скорпион знал больше.
На следующий день тушканчик, вот уже какое-то время толстевший, удивил своего гостя, приведя в мир нескольких голых и лысых созданий, которые прижались к нему и принялись сосать молоко. Тушканчик лежал неподвижно, сморенный сном после усилий и неспособный защищаться, а потому скорпион сделал то, что посчитал верным. Ударил каждое из созданий своим жалом и, поняв, что они сочные и вкусные, пожрал их. «Почему ты убил моих детей?» – спросила, плача, тушканчиха, придя в себя. «А почему ты посчитала меня созданием своего рода? Разве ты не знал, что я тот, кто я есть?» – ответил скорпион и заплакал, как плачут скорпионы – одними движениями клешней. А после ушел в пустыню, чтобы умереть. Но пустыня, оскорбленная убийством, не желала принять его тела, смолола его в пыль и бросила в большой, пустой распадок, который постепенно наполнился белым песком из мириад пустых скорлупок последующих поколений скорпионов.