Только в одном отсеке еще не спали, пили пиво и играли в карты.
Две женщины в домашних халатах и тапочках на полных голых ногах – они тихонько взвизгивали и смеялись – и двое мужчин в белых рубашках с расстегнутыми воротами, с ослабленными узлами галстуков, с красными от пива лицами и шеями.
Одно место в вагоне в отсеке, верхняя боковая полка пустовала.
На маленькой станции, где поезд стоял полминуты, вошла продрогшая от холода девушка – лицо настолько отличное от других, что и проводница, видавшая виды, заспанная, измятая объятиями тихоокеанского моряка, посмотрела на неё пристальнее, надрывая и засовывая билет в кожаный кармашек сумки. Дремлющий за столиком парень поднял ей вслед лохматую голову и присвистнул.
Девушка не спеша прошла по вагону между свешивающихся с полок сияющих простыней и пушистых зеленых и желтых одеял и остановилась возле пустовавшего места.
Игроки, не прекращая своего занятия, с любопытством осмотрели новую попутчицу с головы до ног. Нимало не смутившись, она отвернулась и, расставив ноги, прицелившись, метнула на багажную полку свою туго набитую спортивную сумку. У неё был еще баульчик. Продолжая не обращать внимание на соседей, она вынула булку и яблоко, сходила к проводнице и принесла постельное белье и два стакана чая. Булку она съела не спеша, с блаженством, запивала её чаем, горьким и едва тёплым. При этом изредка поглядывала в черное окно, в котором, как в черном зеркале, отражалось ее длинная тонкая фигура.
Лицо у неё раскраснелось. Она сняла куртку и осталась в мужской клетчатой рубашке, заправленной в брюки, и оказалась еще тоньше и длиннее.
Видя, что её неотступно рассматривают, девушка с досадой вздохнула. Повернула, наконец, голову и, пристально, по очереди оглядев игроков, вновь отвернулась настолько равнодушно, что это задело компанию – особенно женщин.
– Ах, какие мы воображалы, – пропела насмешливо одна. – Ну, так кто из нас, друзья, последним ходил?
Мужчина с темной бородкой, моложе, и претендующий, по-видимому, на роль донжуана, смешал свои карты и подсел к девушке:
– Разрешите с вами заговорить, Прекрасная Незнакомка?
Девушка разрешила. Она спокойно, без тени благодарности, выпила стакан предложенного пива и закусила прозрачным, истекающим маслом куском красной рыбы. Но когда мужчина, протягивая ей апельсин, приобнял её, она разозлилась, прекратила на минутку жевать.
– У меня спина не из ширпотреба, верно? Сломаться может.
Мужчина только развел руками.
– Что, отставку получили? – молвила с издевкой дама, ловко тасуя карты.
– По всем статьям.
Он ожидал, что девушка с негодованием вернёт апельсин, но она преспокойно сунула его в карман и лениво и тяжело полезла к себе на полку. Там она очистила апельсин, так что душистая, остро щекочущая ноздри апельсиновая пыльца посыпалась на головы сидящих, быстро поглотала дольки, раза два зевнула – и уснула, усталая, сморенная теплом, мгновенно.
Когда на утро она открыла глаза, в вагоне было светло и шумно. Мимо её полки проплывали головы пассажиров. Мамаши вели своих деток в туалет, к которому выстроилась очередь с полотенцами на плечах. Проводница в грязном белом переднике разносила чай. Девушка минуту из-под полуопущенных век понаблюдала за жизнью вагона. Потом перевела сонный взгляд за окно.
Поезд, грохоча, шёл по высоченному мосту над широкой, затянутой льдом рекой, похожей на идеально заасфальтированное шоссе. По берегам реки тянулись сверкающие на солнце заснеженные ивняки. Девушка морщилась, щурилась, но все равно не отворачивалась, упорно продолжала смотреть за окно с неопределенной улыбкой.
Мороз и солнце, день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный?
Пора, красавица, проснись!..
Это продекламировал сидящий прямо под нею вчерашний донжуан. Из ночных игроков остался только этот. В отсеке завтракали другие пассажиры.
– Здрасте, – сказала девушка, зевая. Ни особенной приветливости, ни неприветливости в её голосе не чувствовалось.
– Не знаю, чем привыкли завтракать. На всякий случай взял для вас два чая, бутерброды с копченой колбаской, сыр…
– О, спасибо, – она сразу оживилась, свесила с полки лохматую голову, потянулась к баульчику за кошельком. – Сколько я должна?
– Ну-у, обижаете.
Девушка, не ожидая услышать другого ответа, удовлетворенно кивнула. Она сосредоточенно порылась в развернутом на столике газетном пакете. Выбрала два самых крупных яблока, отломила почти полпалки колбасы и, захватив стакан с чаем, уволокла все это наверх, под одеяло. Проводница, проходя, заругалась на нее и обозвала «лентяйкой». Девушка, не обращая на проводницу внимания, раскрыла книжку и с аппетитом принялась за еду, сыпля крошками на голову донжуана и не замечая этого.
Такое поведение было невежливо с её стороны. Мужчина, кашлянув, сказал:
– Простите. Вы, кажется, обижаетесь на вчерашнее. Действительно, вел себя несколько… по-свински.
– А, оставьте, вот ещё, – сказала девушка невнятно из-за набитого рта, громко глотнула чай и шумно перевернула страницу.
Мужчина кашлянул и стал смотреть в окно.
Колеса оглушительно радовались предстоящей передышке после тысячекилометрового перегона.
Девушка, кажется, осталась довольна, что ее оставили в покое. Она валялась на полке до тех пор, пока в вагоне не включили свет. Донжуан давно вышел.
– Эй, хватит бока пролеживать. Жизнь проспишь! – дёргая за одеяло, весело крикнула проводница, уже другая, пожилая, низенькая.
– Не просплю, – пробормотала девушка.
Всё-таки она спрыгнула, надела мужские полосатые носки. Вздохнула, сняла с плеча пушинку. Расчесала, скрутила в жгут густые темные волосы. Почистила щетку, подперла кулаком миловидное, в нежных розовых рубцах от подушки, лицо и задумалась.
Все движения её были замедленны, ленивы, как во сне. И позу для гибкой фигуры она выбрала неряшливую, безвольную, словно из неё вынули кости. Она устало и распущенно сутулилась, и длинные ноги равнодушно вытянула в проходе. Пассажиры о них то и дело спотыкались, ворчали – она не замечала этого.
Поезд шел третьи сутки. Девушка смотрела на летящую за окном заснеженную насыпь. Когда её глаза утомлялись, она переводила взгляд на сложенные на коленях тонкие руки и некоторое время отдыхала. Рядом лежала та же книга, раскрытая в самом начале. Ей было тяжело читать.
Писатель творил фразу час, два, целый день, может быть, она неделю у него из головы не шла, не получалась, он едва с ума не сходил. Она почти физически чувствовала такие строки; это было тяжело.
А ещё она просто завидовала, что вот она сидит и читает о героях, а они живут. Они в своей жизни живут, влюбляются, воюют, страдают, а она сидит и читает о них, то есть её жизнь проходит в чтении о них. Это, по её мнению, было ужасно несправедливо.