Продавщица нырнула куда-то под прилавок. Долго, как неживая, копалась в невидимых ящиках. Наконец, выкинула на чашку весов пакет с яблоками: меленькими, зеленовато-бурыми. Продавец была из новеньких, не знала Руфину Дмитриевну.
Руфина брезгливо-величественно отодвинула некондицию. Ткнула пальцем в витрину:
– Мне такие.
Белёсая с тоской озиралась: соседка убежала в курилку. Прочие товарки наслаждались бесплатным представлением: как Танька будет разгребать ситуацию. Боевое крещение.
Хозяин настрого велел Таньке торговать только из ящиков и не разрушать витринное, украшенное виноградно-банановыми гроздьями фруктовое великолепие («Мне плевать, какое у тебя лицо. Витрина – твоё лицо!») Всё-таки осмелилась взять несколько крупных красавцев, взвесила. Руки ходили ходуном: до сих пор не привыкла к магниту под весами.
Руфина Дмитриевна не торопясь извлекла из кармана безмен и калькулятор. Потыкала своими толстыми сосисками в калькулятор.
– Обвес полтораста грамм. Обсчёт четыре рубля семнадцать копеек. Как фамилия?
Хозяин предупреждал Таньку: до третьей жалобы. Две уже на Таньке висели. На носу Новый год. А это: траты на какой-никакой праздничный стол. Долг за общежитский угол за три месяца. Очередной взнос в Тошкин садик. Деньги Тошке на подарок от деда Мороза. Деньги на подарки воспитателю и заведующей. Деньги соседке, которая посидит с Тошкой в новогодние праздники: садик работать не будет, а на рынке, наоборот, самые горячие деньки.
В смысле дохода тоже горячие: продавцы уверяли, что месячный доход в три тысячи рэ Танька легко сделает за одну новогоднюю неделю. Народ пьяненький, добренький, отмякший сердцем. Вся надежда у Таньки была на эти новогодние праздники.
…– Танька! Танька Коструйкина, ты, что ли?! – Руфина Дмитриевна всматривалась в белёсую. – А я Руфа, баба Руфа. Ты мне внучатая… да не важно! Я у вас летом гостила, молоко пила. Как там в деревне? Как тётка?
Все хотят в городе устроиться, а Танька, живя в интернате, мечтала о деревне. Как вернётся к тётке, устроится на ферму. Будет доить вальяжно вздыхающих коров, познакомится со справным парнем. Родит детей, которых уж точно не сдаст в интернат. Закончила одиннадцатый, приехала с аттестатом, с чемоданом – и обнаружила, что коровник ликвидирован, тёткин дом разобран, а сама тётка перебралась к сыну в райцентр.
Не солоно хлебавши Танька вернулась в город. Неделю ночевала у заведующей на диванчике и ела в интернатской столовке. Заведующая – очень хорошая женщина – сказала, что по закону Таньке полагается жильё. Показала телефонный справочник: целую главу занимали социальные учреждения и организации – и все, исключительно, чтобы заниматься такими как круглая сирота Танька.
Они вдвоём педантично, один за другим, обошли их все. Кабинеты были уютные, светлые, просторные, тёплые – видно было, что устраивали их с любовью, всерьёз и надолго. В каждом висели портреты главного омбудсмена страны в богатых золотых рамках.
В свежеотделанных кабинетах уютно пахло кофе, апельсинами и сладкими женскими духами. И были там комнаты с новенькими мерцающими компьютерами, и комнаты со стеллажами, туго набитыми папками и бумагами: всё посвящёнными таким как Танька. Были зеркальные комнаты-раздевалки, где можно было повесить шубки, были комнаты для чаепитий с расписными электрическими самоварами и дорогими фарфоровыми сервизами. Были комнаты для релаксации, где сотрудницы отдыхали после приёма круглых сирот, что само по себе морально тяжело. Были огромные комнаты-залы для совещаний, чтобы продуктивно решать вопросы по таким как Танька. И даже у охранника, стерегущего вход в это великолепие, была своя комнатка, где он смотрел телевизор и дремал.
Уходя, Танька долго вертела головой. Если бы по мановению волшебной палочки златокудрые сладкоголосые обитательницы кабинетов все разом исчезли… Бывает же такое в сказках… Интересно, сколько Танькиных подружек туда поместится? Пожалуй, как раз хватило бы на всех… В тесноте, да не в обиде!
Танькино лицо было мечтательное, а у заведующей – озабоченное. Она говорила, что комиссия оштрафует её за Танькино незаконное пребывание в интернате и за неучтённую кормёжку в столовой. Она позвонила мужу и предупредила, что сегодня у них переночует воспитанница. Это и вправду была очень хорошая женщина.
Однако Танька сбежала на вокзал. Переночевала на скамейке, всю ночь дуло в ноги. Утром сняла немножко денег с книжки (государство перед выходом в большую жизнь положило сироте десять тысяч рублей). Незаметно – как бы поправляя ворот курточки – сунула денежку в лифчик и потопала на рынок – покупать зимние сапоги.
В обувном ряду два парня сидели на прилавке, бурно играли в карты. Танька облюбовала сапоги, отвернувшись, вытащила из лифчика деньги.
– Тё-ё-ёпленькие, – плотоядно протянул кучерявый парень, принимая скомканные, нагретые Танькиным телом бумажки. Парня звали Витёк – он работал охранником на рынке и помогал торговать своему дружбану, с которым они вместе служили в горячей точке.
Горячая точка расшатала Витьку нервы. Выпив, он бродил по улицам в поисках с кем подраться, тосковал и вскрикивал: «Человечинки хочу! Эх, человечинки бы мне!» После чего все драчуны вокруг как-то быстро линяли. Таньке он с гордостью сказал, что сам фруктовый король Жанша – его лучший друг, и он устроит Таньку уборщицей на рынок – это пока. А там Танька присмотрится, и её произведут в продавщицы.
И крышу над головой обещал устроить. Пока же они с Танькой лежали в прокуренной затоптанной охранницкой на сдвинутых стульях, которые всё время под ними разъезжались.
Витёк не наврал. Танька поселилась в битком набитом бараке, в комнате жило ещё пять девчонок. Витёк в ту же ночь по-хозяйски навестил Таньку. Она чуть не сгорела от стыда, но он страшно изумился: «Одна ты, что ли?» И действительно, по углам вовсю шевелились прочие пять коек.
Через девять месяцев Танька родила Тошика. Витёк страшно ругался, но перевёз их в комнату в том же бараке – там уже жили три мамочки. Их бойкие малыши с глазами-мокрыми чероносливинами, путались под ногами у барачных, шлёпались, ревели, получали по заднюшкам и топотали голенькими янтарно-смуглыми ножками по коридору дальше.
А Тошик рос бледным, слабеньким, с голубизной под глазками, и кашлял от табачного дыма. Танька смотрела на него, спящего, и плакала от любви и жалости. А Витёк всё тосковал по человечине. Потихоньку он пристрастился мутузить по ночам Таньку, и даже шевелящиеся по соседству койки его не стесняли.
А самое страшное: долг двести тысяч…
– Господи, что ещё за долг?!
Руфина Дмитриевна отставила чашку с чаем, который ни пили в её крохотной кухоньке, и она слушала Танькины злоключения.
Долг образовался непонятно как. Танька то и дело не досчитывалась по весу фруктов. Кто-то из своих украл кассовую машинку. Откуда-то взялась крупная недостача. Однажды нервный покупатель высыпал Таньке на голову гнилые яблоки. Она заплакала и пошла жаловаться на Жаншу к администратору, хотя продавщицы смотрели на неё как на ненормальную.