– В «тефали» томились два птичьих крыла,
Дымящего кофею чашка ждала!
Надо же, стихотворение само собой сложилось! Галю действительно ждали на столе чашка обжигающего растворимого кофе и утренний ломтик хлеба с повидлом и маргарином. Что касается курицы, при зарплате первогодки-учительницы начальных классов Галя могла позволить себе раз в неделю разве что «фирменный» тройной куриный бульон. Бывает тройная уха, а у неё с точностью до наоборот.
Поделиться рецептом? Да на здоровье! Берём курочку, варим с полчасика: навар пальчики оближешь, со свежим-то хлебом. Куру остужаем – и в холодильник. Назавтра снова варим уже подольше: со специями, корешками… Душистый супчик получается. Куру снова в плёнку и туда же её, родимую – на полочку старенького маминого «Полюса». Холодильник от старости приобрёл цвет слоновой кости и покрылся благородными трещинками, как фреска.
На третий день Галю ждал бульон немного постный, зато сразу и первое, и второе блюдо!
Недавно на педсовете прорабатывали Галину коллегу, тоже начинающую учительницу. Это когда она перед Днём учителя сказала детям:
– Умоляю, не дарите цветы! Лучше принесите ведро картошки.
На завуча было смешно смотреть: клокотала, подпрыгивала, брызгалась, как самовар:
– Такое сказать! Ведро картошки! Я полвека в школе… Вы дискредитируете…
… Любимые ботики стоят на месте, из голенищ выглядывало по полиэтиленовому фунтику. В обувной мастерской отказались чинить: шов на шов некуда ставить, дешевле новые купить. Зарплата разлетается на квартплату и на книги, а дырявые ботики остаются. Который год Галя ходит, закутывая ноги в полиэтиленовые пакетики поверх шерстяных носков.
Нет, надо, надо срочно заводить мужа! Тогда и жареных кур можно лопать каждый день. И купить, наконец, ботильоны, похожие на те, что Галя каждый день видит в витрине универмага. Как это сказала мама девочки со странным именем Простомария: «Вот будешь разводиться…»?
Девочка со странным именем, раскрасневшаяся, со сбитыми бантами в растрёпанных волосах, стояла у доски в тесном окружении детей. Она с отрывистыми выкриками делала выпады, как фехтовальщик. В руке у неё была узорчатая деревянная указка с заострённым концом (не очень удачный подарок от одного папы-столяра на День знаний). Ребята скакали вокруг Простомарии, тыкали в неё пальцами, увёртывались и отпрыгивали.
– Твоя мамаша чокнутая! Ей место в психушке!
Выпад – и обидчик-мальчишка кривляется: «Не достала, не достала!» Самое обидное: предательница Анжелка стоит рядом с обидчиками и покатывается со смеху.
– У твоей мамочка крыша поехала!
Новый выпад… Боже, а если в глаз острой указкой, как она её забыла в классе?! Галя подбегает, крепко хватает девочку за ручонку, судорожно сжимающую указку.
– А-а-а! – визжит Простомария. – Отпустите, больно! Чего вы хватаете? Как вы смеете меня бить?! Я знаю свои права, мне мама говорила!
На нежной, очень белой детской кожице – бывает такая нежная кожа – отчётливо проступают тёмные, начинающие стремительно лиловеть отпечатки Галиных пальцев. Ребята обступают учительницу и ученицу, с видом знатоков рассматривают руку.
Маленькая рука закостенела на ручке указки, указка продолжает плясать в воздухе. Анжелка вскрикивает и хватается за шею. Галя шлёпает Простомарию по щеке, по другой, ещё раз. Девочка вырывается из Галиных рук. Бросается на пол, извивается, захлёбываясь в слезах, которые копились в ней последние часы, дни, месяцы. С ней истерика, её подбрасывает, она колотит руками и ногами по полу, бьётся головой, попадая о парты.
Кое-как Галя хватает девочку в охапку, прижимает к груди и мчится в медпункт.
Больше всего Галя боялась, что в изоляторе спёртый воздух, и она будет задыхаться – а она даже зимой привыкла спать с открытым окном. Грязь, парашу и обязательное присутствие этой… паханки – она как-нибудь перетерпит.
В коридоре парень мыл облупившийся кафельный пол. Делал он очень старательно и любовно, артистично отжимая тряпку красивыми сильными руками. И под нелепой синей робой видно было, какая у него сильная, мускулистая ладная фигура. Когда охранник отвернулся, он быстро подмигнул Гале.
Камера оказалась четырёхместной и довольно чистенькой. Одна девушка стирала в тазике что-то нежное, розово-голубое. Пахло порошком «Лоск». Кто-то наверху спал, завернувшись с головой в одеяло. Зарешёченная крошечная форточка под потолком была затянута марлечкой, которая надувалась парусом, оттуда даже поддувал свежий ветерок.
– Ну, здравствуй, – сказала пожилая полная женщина, читавшая за столом газету. Она внимательно по-доброму смотрела на Галю поверх очков. На ней был фланелевый халат в цветочек – как в больнице. – Меня зовут тётя Катя.
Тётя Катя читала, время от времени взглядывая на Галю и по-доброму улыбалась. Гале стало неловко молчать. Кашлянув, она сказала:
– А вы… за что здесь?
Ей хотелось, чтобы тётя Катя отложила газету и жарко принялась разуверять её, что она попала сюда ни за что, по наговору и вообще нынче в тюрьмах сидят исключительно честные люди. Но она сказала просто:
– За кражу.
Теперь Галя надеялась, что она украла… ну, скажем, буханку хлеба, и посадили её, в сущности, ни за что.
– Да есть за что, – просто сказала тётя Катя. – Ты вот что, голубка, не куксись. На сколько, да за что сюда попали – не спрашивай. Захотим – сами расскажем. Ты не куксись, – повторила она. – А жить везде можно… Ох, устали глазоньки, – пожаловалась она, сняла очки и крепко потёрла веки пальцами. – Давай привыкай к новой жизни.
Среди ночи Галя открыла глаза. В долю секунды в уме пронеслись сцены суда, зачитывание следственного дела. В нём комканные свидетельские показания растерянных ребятишек. Признание Простомарии, что да, она подверглась избиению учительницы. Что Галина Павловна выламывала ей руки, швыряла её на пол, потом о парту. Что обнаруженные на её тельце застарелые гематомы – это тоже следы учительского «воспитания». Нет, нет, это не мама! Мама у неё хорошая, нельзя разлучать их с Простомарией!
… Лицо завуча сквозь решётку. Промороженная милицейская «перевозка»… Наверно, именно в такие минуты человек седеет. Или сходит с ума.
– Так. Не смотреть под ноги. Смотреть вверх: там, наверху, солнце.
Наверху горела дежурная лампочка в решётчатом корсете.
Когда в нашей поселковой школе ввели уроки экологии, никто из педагогического персонала не сомневался: лучшей кандидатуры, чем Любовь Петровна, на должность преподавателя не найти.
Во-первых, этот предмет государственной важности требовал массу свободного времени. А Любовь Петровна жила одна как перст – ни мужа, ни детей. Уж точно ничто не отвлечёт от полной самоотдачи, творческого подхода, горения, полёта мысли.
Во-вторых, как вы себе это представляете? Только что учительница с придыханием говорила о борьбе за планету Земля, о сохранении природных жемчужин: одним словом – о высоком. И вдруг смотрит на часы и говорит: «Ну, мне пора козу доить». Или ученики идут из школы – а борец за чистоту окружающей среды в мировом, глобальном масштабе – кверху задницей, с запачканными навозом ногами, окучивает картошку.