Открыл оба крана. Как обычно: красный прикрутил, тугому синему дал послабление – иначе сваришься.
Ну, ладушки. Ванна полна, хлорные воды с горловым хлюпаньем плещутся, уходят в верхнее сливное отверстие. Из крана срываются и падают, вдребезги разбиваются хрустальные шарики, сея в лицо водяную пыль. Блем-блем-блим! Блем-блем-блим!
Пока он сидел на краю ванны, вода остыла. Он убедился в этом, поболтав в ней рукой. И пустил ещё немного горячей. Горько усмехнулся: «Даже умереть человек хочет с комфортом».
Он не знал, почему выбрал эту смерть: утонуть в ванне с водой. Белая ванна, прозрачная вода. Купался и захлебнулся. Несчастный случай. Может, с сердцем нехорошо стало.
Воды набрано много, но он ведь аккуратно всё устроит, не выплеснет ни капли на пол. Пусть будет сухо, чисто, когда его найдут. Хотя когда его найдут (через день? неделю? месяц?), капли давно высохнут. В ванне будет вздыматься нечто вздувшееся, бесформенное, белое… Или уже чёрное? И люди будут стараться не дышать.
Не думать об этом. Встать на четвереньки и уйти под воду. И находиться там до последнего: пока не потемнеет в глазах и не зазвенит в ушах, пока станет невмоготу. И сильно-сильно вдохнуть носом воду. Главное: не запаниковать, не забиться, не выскочить с выпученными изумлёнными глазами.
Тихо, стараясь не всплеснуть, он ушёл под воду, только нежная ребристая спина высовывалась из воды. Открыл глаза и прямо перед собой увидел подогнутые белые худые, в волосках, колени, в которые он упирался носом.
В последний раз под водой он открывал глаза лет тридцать назад, мальцом купаясь с друзьями в мелкой речонке. «Раз, два, три, утонули корабли!» И ныряли в бриллиантовом веере брызг, и сидели кто сколько сможет: пока воздуху хватит, пока река не вытолкнет их лёгкие детские тельца, как пробки. Только вода в речке была мутной, жёлто-зелёно илистой, с взбаламученным со дна песком.
Как и задумывалось, он хотел втянуть носом воду, но… нечаянно набрал в рот и проглотил. Поднял мокрую голову, откашливаясь, отфыркиваясь, снова погрузил в воду – и… снова проглотил, незаметно для себя. И, сколько ни пытался, он только глотал и глотал горькую, как лекарство, воду, и его желудок уже был переполнен плещущейся и булькающей водой.
Наконец, поняв, что так он выпьет всю ванну, но не утонет, выбрался, сел на край ванны и заплакал.
Блем-блем-блим! Блем-блем-блим!
Это была окраина города, трактир «Свиной пятачок». На вывеске жизнерадостный толстый розовый поросёнок держал во рту кольцо из букв-сосисок «SVINOY PYATACHOK».
Здесь расчёсанные на прямой пробор, в длинных гороховых рубахах, половые перекидывали с руки на руку чистые полотенца, кланялись и говорили посетителям: «Слушаю-с», «Чего изволите-с», «Сию минуту-с». Подавались звонкие свиные хрящики, сочные, плюющиеся с раскалённой сковороды котлеты с чесноком, сосиски с горошком, стеклянный тугой дрожащий холодец.
В уютном, жарко натопленном полутёмном зальце круглые одноногие столики стояли подковкой вокруг крохотной, обитой розовым бархатом тумбы-сцены. В подвалах располагались бани с кабинетами.
В зал просачивалась сырость, приходилось часто переклеивать обои, штукатурить стены и потолки, но хозяин мирился с расходами. Львиную долю прибыли приносили именно бани, а не котлеты с сосисками.
В массажных кабинетах свежие крепкие сельские девчата усердно разминали спины и зады клиентов, растянувшихся на каменных, с подогревом, топчанах. Девчата менялись часто – завсегдатаи ценили эту тонкую любезность хозяина. На топчанах у него перенежилась вся городская верхушка.
В их числе Веня, в одночасье разбогатевший на… На чём богатеют нувориши: на недвижимости, недрах, интригах, авто, солдатских портках, дереве, пилюлях, шмотках, золоте, политике, акциях… Веня разбогател на ровном месте. Деньги буквально свалились ему на голову. В первое время он ходил на ослабших полусогнутых ногах, с оглядкой, пришибленный, в ожидании трубного гласа Страшного суда: «А ты, голубчик, в своё ли корыто сел?!»
Его возьмут за шкирку и вышвырнут, в лучшем случае обратно в грязь, в худшем на тюремную парашу до скончания жизни. Но шло время, к Вениному внезапному богатству все относились как к делу само собой разумеющемуся – и он осмелел.
Стал безобразничать, пылить в нос, показушничать, сорить дурашными деньгами налево и направо – причём денежные счета не только не худели, но разбухали и пёрли, как из сказочного горшочка. И снова, как ни странно, это вызывало в людях всеобщее полное одобрение и понимание. Его даже уговорили стать депутатом – Веня не подозревал, как единодушно любит его электорат.
В банях «Свиного пятачка» у Вени в персональном шкафчике хранились венок из дубовых серебряных листьев и шёлковая простыня, в которую он заворачивался как римлянин. По краю простыни алмазными стразами было вышито, в древнеримском орнаменте, «Гай Юлий Веня».
Но до бани было ещё далеко. Веня между столиками и почтительно обегающими его половыми с подносами, приплясывал под караоке, кружился, приседал и оттопыривал зад, как курица, задирая полы золотого пиджака. Так он доплясал-докружился до дверей и, запыхавшись, плюхнулся за крайний столик.
Там в одиночестве сидел худощавый мужчина, положив локти в замшевых заплатках на скатерть, боязливо оглядываясь и начиная понимать, что его не туда занесло. Непонятно как его пропустили – вероятно, из-за породистой бородки, слабого телосложения, страшной бледности и чёрных провалов под глазами приняли за чьего-то любовника-кокаиниста.
Веня был бы не Веня, если бы сей миг стол не был накрыт с царской щедростью. Когда он широким жестом заказал вино, половой недоверчиво и угодливо переспросил, точно ли он расслышал: Романи-Конти сорок седьмого года?
Это вывело Веню из себя. И когда хозяин самолично вынес деревянную подпорку с лежащей на боку, белёсой от пыли бутылкой, заорал, что шельмы, конечно, подсунули другую «романею» – а пыль, небось, натрясли из пылесосного мешка…
Толстую чёрную бутылку крепко бережно отёрли полотенцем, взболтнули, откупорили, дали отстояться и чуть выдохнуться – и разлили по сполоснутым бокалам.
– Ну, за знакомство!
Через пять минут согревшийся, захмелевший от еды и питья мужчина слегка заплетающимся языком рассказывал Вене о себе. О том, что он художник, в школе живописи был признан непревзойдённым пейзажистом, что выиграл грант на учёбу в Италию. Перед отъездом с Алёнкой поехали на Вытегру.
Алёнка – это… Вот в каждой, даже самой святой женщине, непременно из пипетки капнуто гаденьким, мелочным, корыстным. Они не виноваты, их природа устроила такими, в целях продолжения рода. Алёнка – дитя. В студенчестве вместе холодали, голодали и носили обноски. Ночью обнимались, чтобы согреться.
– Повезло, – чмокал толстыми красными губами Веня. – А мне одни шкрыдлы попадаются. Так и норовят срыгнуть налево. Неужели твоя никогда ни с кем?
Никогда. Ни с кем. Хотя… Художник безумно ревновал её к Врубелю. Алёнка могла глядеть на его картины часами. Затягивающие, космические, потусторонние, мозаично сложенные из грубо ломанного лунного жемчуга. После них, побледневшая, она долго оставалась чужой и отстранялась от его прикосновений, как после обладания другим мужчиной. Он задыхался от ярости и любви.