С районными рейсами дела обстояли ещё хуже. Это сейчас у автовокзалов стоят пассажирские «газели», и вас хватают и уговаривают увезти на край света.
Тогда кассы брались штурмом. Затем везунчики бежали брать штурмом автобус. Незадачливые пассажиры, в основном студенты, уныло разбредались по городу в поисках попуток. Голосовать на мост на выезде из города, к сельхозуправлению, на молокозавод… Знаю случаи, когда студенты проехали… в пустой молочной цистерне! Многие брели пешком по распутице 30–40 километров.
Великая промышленная, сельскохозяйственная, нефтяная, лесная, космическая, военная, культурная и прочая, и прочая держава не могла решить эту пустяковую проблемку!
Кстати, сегодня мы кое-где тихой сапой начинаем вползать в советское прошлое. Управление пассажирским транспортом вновь в руках монополиста. Давно прижаты к ногтю коммерсанты-перевозчики.
Конкуренция тихо умерла, а монополист, как положено монополисту, устанавливает свои правила. Снова ездим битком – но уже не в больших «икарусах», а в крошечных списанных, разбитых, собранных бог знает из какого хлама «пазиках». Только билет стоит уже не 4 копейки, а 20 рублей.
В общем, получился самый противный гибрид: ездим как при социализме, а платим как при капитализме. Что ты и сам наблюдаешь изо дня в день, добираясь в школу и обратно.
В общем, сынок, если ты готов пришивать оторванные в автобусной давке лямки рюкзака и пуговицы к своей курточке, давиться в очередях за бесплатным талончиком на приём к врачу, дрожащими от жадности и драки руками примеривать выкинутые в продажу джинсы – жми вперёд в прошлое.
Ты притих. Ты задумался. Ты спрашиваешь: неужели же я совсем-совсем не жалею о прошлом? Жалею. Своё детство и юность, когда мороженое было слаще и солнышко ярче, и трава зеленее. И страна, не смотря ни на что, была проще, добрее и человечнее. Как большой доверчивый ребёнок.
На днях в одном политического телешоу проводили опрос: вы за заморозку цен в магазинах? (Читай: за то, чтобы умерить аппетиты оборзевших торгашей)? 92 процента проголосовало «за». Аудиторию в основном составляли столичные студенты, чистенькие, умненькие, воспитанные и правильные девочки и мальчики.
Эх, не довелось им быть помятыми в очередях, засаленными и запачканными впритирку бутылками в потёках мутного подсолнечного масла или капающими кусками мяса (на самом деле, костями, обвёрнутыми болоньей), обсыпанными мукой из порванного пакета. Не довелось оказаться грубо выпихнутыми за то, что потеряли порядковый номер очереди. Не «посчастливилось» быть обхамлёнными продавцом. Ни за что обхамлёнными, просто под руку попались. Продавец того времени был Царь и Бог…
То есть, я хотела сказать, конечно: эх, повезло вам, ребята, что не довелось испытать всего этого.
Обратимся к классикам, самым правдивым летописцам своего времени.
«– Ну-ка, дай-ка их посмотреть…
– Нечего их смотреть. Каждый будет смотреть…
Продавщица швырнула ему один сапожок… Молча, зло смотрела на него.
«О господи, – изумился Сергей. – Прямо ненавидит. За что?»
– Беру, – сказал он поспешно, чтоб продавщица поскорей бы уж отмякла, что ли…
Продавщица всё глядела на него; в глазах её, когда Сергей повнимательней посмотрел, действительно стояла белая ненависть. Сергей струсил…» (Василий Шукшин, рассказ «Сапожки», 1970 год).
Или вот ещё:
«– Гражданочка, у вас хрусталь есть?
– Всё перед вами: вазы, блюда, рюмочки, фужеры…
– Сколько копеечек рюмочка стоит?
– Копеечек?! Хэ, – издевательски фыркнула продавец. – Одиннадцать сорок штучка, не хочешь?
…Закипая злобой, готова была насквозь проколоть его взглядом:
– Деревня! Да это же хрусталь, чехословацкий! Соображать надо!..» (Павел Куляшов, повесть «Вятские – мужички хватские» 1981 год).
Из восьмидесятых годов добро пожаловать в девяностые. Тогда этих мальчиков и девочек ещё и в проекте не было, либо они агукали и пачкали пелёнки. А вот я могу засвидетельствовать.
Слова «заморозка цен», «госконтроль за наценками», «ценовое регулирование» – дышат праведным гневом, одновременно ласкают слух и льют бальзам на израненную покупательскую душу. А у меня вот они ассоциируются с мятыми бумажными простынями талонов, которые выдавали строго по месту жительства, по прописке.
Талоны приходилось носить с собой, потому что не знаешь, где и когда сегодня выбросят: крупу, муку, мыло, сахар, спички, колбасу, «масло слив.» либо «масло раст.» Лихорадочно вчитываешься в мелкие буковки, рвёшь неровной рукой квадратики. Сзади напирают, дышат в спину: «Чего копаешься?»
Бабульки, пережившие военное время, учат бестолковую молодёжь, как надо. А надо: дома ту простыню аккуратно разрезать, классифицировать квадратики в стопки, стопки сцепить канцелярскими скрепками. Допустим, талоны на крупу: ячка к ячке, манка к манке, перловка к перловке, рис к рису, гречка к… Многострадальной гречки не было вообще.
Покупка хлеба – отдельная картинка с натуры. Туча народа, сгущающаяся с каждой минутой. В зал самообслуживания не пускают. Все взгляды прикованы к пустым хлебным стеллажам.
И вот начали выбрасывать буханки, волнение усиливается. Заграждения сметены, толпа с рёвом устремляется к вожделенным полкам. Нет, никто не помирает с голоду, всем достанется. Просто в человеке в эту минуту просыпаются самые дремучие человеческие инстинкты. Тут вам и хлеб, тут вам и зрелища.
Молодые и сильные с гиканьем сметают всё на пути, для них это выброс адреналина. Старые, малые, слабые и мамочки с детьми жмутся к стене, чтобы не быть раздавленными живой лавиной. Крики, визг, хохот, мат, нередко, что и рёбра ломали.
Но это просто цветочки по сравнению с районными автобусными рейсами в выходные дни. Уж точно зрелище не для слабонервных. Приходилось наблюдать, как люди теряют человеческий облик ради сидячего места. Как мужчина с силой бьёт женщину кулаком в мягкий живот. Как подростки отшвыривают случившуюся на пути бабку – и с торжеством посматривают из окошка…
Где-то в классе девятом наша учительница обществознания вернулась с курсов повышения квалификации. И рассказала о любопытном социологическом эксперименте. В одной столовой обеденный перерыв напоминал кромешный ад: проголодавшаяся толпа, неразбериха, попытки пролезть без очереди и протащить с собой друзей, толкучка, едва ли не потасовка. Повара психуют, раздатчицы швыряют тарелки, посетители грызутся.
И вот эту большую столовую разделили на две маленьких. В одной всё оставили по-старому, но начали проводить энергичную просветительскую, пропагандистскую работу. Внушали, что человек человеку друг, товарищ и брат. Что нужно уметь сохранять человеческое достоинство. Что давайте вместе переживём временные трудности ради светлого будущего… Ничего не помогало, столовский бедлам только усиливался.