– Значит, начинать придётся не с угрозы распустить слухи, а с самих слухов, – постановила Яна. – Увы. Дуракам закон не писан… про дур вообще молчу.
– Ну, мам, зачем ты так? – Сяолан перешла на русский язык ради конспирации. – Не такая уж она и дура.
– Да? – хмыкнула Яна, высыпая вкусно пахнущую мясную поджарку в глиняную миску. – Её муж погиб, её сын ранен, её невестка спасла ей жизнь и внука родила, а у неё на уме только одно – как она будет царствовать в доме и помыкать вами. Зеркало потребовала. Платья из сундуков уже вытаскивает, к моим украшениям примеривается и тонко намекает на подарки. Ты бы так поступила?
– Нет, никогда.
– И я – нет. По-твоему, она всё это от большого ума делает? Я, естественно, никому ничего не говорила о её поведении. Но если скажу, все придут к выводу, что она рада смерти мужа и болезни сына. А ей здесь ещё жить. Но если твоей свекрови укорот не дать с самого начала, она вас живьём съест, потому… Схожу-ка я за зеленью, и рыбы ещё куплю. Ты замеси пока тесто на пирог.
– Мне твои рыбные пироги целый год снились, – тепло улыбнулась Сяолан. – И… Я тебя знаю. Ты не отступишь от своего. Только прошу, мам, прежде чем делать, подумай, как сделать, чтобы никому не стало хуже.
– Так не бывает, чтобы совсем уж никому хуже не становилось, – философски заметила Яна, вынимая из-под столика плетёную корзинку. – Хотя это с какой стороны посмотреть.
И пошла переодеваться – старое платье, которое она донашивала ради готовки на кухне, для выхода на улицу не годилось. Здесь не было принято менять наряды каждый сезон. К тому же каждому сословию полагался особый покрой и цвета одежды, и строго регламентировалось дозволенное её количество. Жена ремесленника или небогатого купца имела право на четыре повседневных платья и одно праздничное. С последним понятно, его надевали хорошо, если раз в год. Повседневные по мере износа переходили из разряда выходных в разряд домашних, домашние – в категорию «для чёрной работы». И только когда оно уже состояло целиком из заплаток, его списывали «на тряпки» и шили, либо покупали новое. Качество ханьских тканей в то время было весьма неплохим, и платья иногда держались у аккуратных женщин годами. Большой аккуратисткой Яна себя не считала, и была избалована веком промышленного производства одежды. Правда, никогда не страдала обычной женской болезнью «полный шкаф, а надеть нечего», но чтобы носить – даже в доме – одну футболку больше двух сезонов… За семь лет она уже сносила два повседневных платья, третье на подходе. Пристойных швей в Бейши ещё не завелось, приходилось покупать ткань и шить самой, благо мамины уроки ещё не забылись.
Выполнять коварный план по распусканию слухов в одиночку не стоило, и Яна зашла к Чунпин с предложением сходить на рынок. Та, быстро прикинув, чего ей не хватает на кухне, подвесила к поясу шнурок с деньгами, взяла корзину, оставила дом на дочек и пошла. Поход за продуктами – одно из немногих развлечений простолюдинки в глухой провинции. Желательно, чтобы это событие проходило в компании соседок – хороший случай почесать языки… Возвращалась Яна через час с небольшим, будучи стопроцентно уверенной, что подруга расстарается и разболтает поразительную новость всем соседкам. Тем более, Чунпин задержалась в торговых рядах, чтобы купить ещё кое-что по мелочи. Разве она удержится от соблазна поболтать с парочкой знакомых торговок? Да ни в жизнь… Но какова свекровь у Сяолан, а? Пока муж был жив, держалась тише воды, ниже травы, а теперь волю почуяла. Ладно бы, ещё начала наряжаться и хвостом вертеть, надеясь снова выйти замуж. Этого Яна не могла принять в силу своего характера, но понять вполне могла. В Поднебесной женщина могла быть либо при отце, либо при муже, либо при сыне. Понятно, что нестарой и ещё привлекательной женщине хотелось бы ещё немножко пожить для себя, не превращаясь в безнадёжную сиделку при внуках. Но Чжоу Ван Таофан не к этому стремилась. Ей нестерпимо, прямо-таки болезненно хотелось кем-то покомандовать, чтобы компенсировать годы послушания перед мужем. Она готова была сломать жизнь сыну и невестке ради удовлетворения этой внезапно проявившейся страсти. И Яна собиралась пресекать сие непотребство старым проверенным китайским способом.
Неблагодарность – грех не только у ханьцев. Но именно у ханьцев эта черта характера считалась одной из самых позорных. На что рассчитывала «госпожа свекровь»? О, её расчёт покоился на железобетонной уверенности, что сын и невестка не посмеют выносить сор из избы и жаловаться на неё. Это было вполне в ханьских традициях, и её уверенность была обоснована. Но увы, приёмная мать невестки не была хань. Ей было плевать на сор из избы, но совсем не плевать на счастье дочери.
Будь Таофан хоть немного умнее, достаточно было бы и завуалированных угроз. Но люди, подобные ей, к великому сожалению, понимают свою неправоту только в одном случае: когда им за это хорошенько «прилетает». Вот и «прилетит». Сперва на неё начнут коситься, потом напридумывают что-нибудь от себя и подбавят жару под сковородкой. А там, глядишь, с наймом слуг возникнут сложности, и родной сын начнёт непочтительно огрызаться на поучения матушки, не способной даже дом обустроить. Яна постаралась смягчить удар, чтобы молва не слишком уж сильно приложила родственницу, но поставила её на подобающее место – сообразно интеллекту. То есть в подчинение сыну. Большего и не требовалось.
В раздумьях об этом Яна не заметила, как миновала улочку гончаров и пошла вдоль длинного забора, из-за которого доносилось лошадиное ржание: здесь был гостиный двор с конюшнями. Хорошо хоть ветер был не с той стороны: то ли слуги здесь были особенно нерадивы, то ли хозяину было всё равно, но конюшни эти чистили реже, чем следовало. Впрочем, и гостиный дворик так себе, на непритязательного путника. Здесь останавливались либо самые бережливые, либо самые бедные путешественники. И здесь же, как правило, промышляли самые непритязательные воры, для которых и старая уздечка – добыча. Потому это место следовало проходить на крейсерской скорости, и Яна прибавила шаг. Не то чтобы она боялась воров: за поясом заткнут кинжал, положенный ей по статусу мастера-оружейника, а в рукаве спрятан нож. Да и местные воры знали женщину-кузнеца и не горели желанием с ней связываться: кому охота восстанавливать против себя оружейников? Они там все с колдовством дело имеют, а жена мастера Ли, говорят, и вовсе лиса-оборотень белой масти. Но всегда оставалась вероятность, что могли появиться какие– нибудь залётные гопники, попавшие сюда от безысходности и ещё не успевшие ознакомиться с особенностями данного городка. С такими сталкиваться уже приходилось. Пару раз. Обошлось без эксцессов, но и повторять приключение не хотелось.
Так. Шаги за спиной. Тихий скрад, который она расслышала сущим чудом – неизвестный прошёл по небольшой полосе гравия на обочине, обходя лошадиную кучу. Добропорядочные горожане так не ходят. Яна вздрогнула, но оборачиваться и ускоряться не стала. Вон там начинается уже кузнечная слободка, на повороте можно попытаться разглядеть, кто это там такой неприметный и настойчивый.
Вот и поворот. Яна остановилась. Поставила корзинку наземь и, сняв туфлю, принялась вытряхивать оттуда воображаемый камушек. При этом осторожно бросила пару взглядов назад… Никого. Попрыгала на одной ноге, надевая туфлю, и снова осмотрела пространство вдоль забора. Никого. Одни чахлые кусты, наросшие за семь лет у дороги…