Я накрыл конус стопкой, и он моментально остановился. Плюс к этому пропало желание перекусить, которое донимало меня последние пять минут. Поесть я вообще-то не дурак, но привык для начала закончить все дела и уж потом с чистой совестью…
Какая-то неясная мысль заставила меня приподнять стопку со стола. Конус не замедлил двинуться вперед, но, напоровшись на хлебные крошки, чуток притормозил движение, а чувство голода, начавшее было снова терзать меня, несколько притупилось…
Между нами девочками говоря, мне понадобилась еще всего пара экспериментов со стопариком и конусом, чтобы уяснить очень простую вещь: это не я был ТАК голоден, это конус ТАК хотел ЖРАТЬ и каким-то неведомым образом давал мне об этом знать.
Вновь прикрыв конус стопкой, я хотел было задуматься над произошедшим, но вечерние заботы не позволили. Попытка совмещения мыслительного процесса с другими делами успеха не имела, так как было необходимо иметь предмет осмысления перед глазами. Пришлось временно выкинуть из головы и сам голодный конус, и его манеры.
Яичница с сосисками явилась венцом трудового дня. Сковородка здорово обожгла пальцы, пока я тащил ее от плиты до стола, но я победил. В смысле не предоставил Тимофею ни единого шанса завладеть моим ужином. Хотя и он, и Пушок приложили массу усилий к тому, чтобы я упал или хотя бы уронил яичницу на пол. А ведь накормил обоих вареной рыбой по самое «не хочу».
Разочарованный в своих ожиданиях, Пушок, по обыкновению, улегся в ящик в ожидании того момента, когда еда сама придет в его объятия, а более активный в этом отношении Тимофей взобрался на табурет и начал поедать мой ужин глазами. На хитрой усатой морде ясно было написано, что он совсем не прочь попробовать содержимое сковороды и лапой, и на вкус, но его, похоже, несколько смущало мое присутствие…
Приступая к трапезе, я обратил внимание на следующее обстоятельство: конус, на мой непрофессиональный взгляд, несколько подрос и теперь едва помещался под стопкой. Не то чтобы меня сильно озаботила проблема удобств этой штуковины под стопкой или нарушение прав негров в Америке, но где-то под лопаткой кольнуло, и в голове снова нарисовался яркий образ меня, убивающего этот конус топором. Было бы много лучше, если бы кольнуло меня посильнее, в самый черепок, а выше обозначенный образ убийства материализовался в конкретные действия.
Как бы там ни было, а в дурную голову путная мысль не придет. Мою, например, посетила блажь простимулировать себе аппетит с помощью пленника стопки. Со стимуляцией получилось не очень, но, как сообщил по телевизору всей стране один деятель, большой дока в этих делах: «Хотелось как лучше, а получилось как всегда!» Ну, может быть, у меня получилось не совсем «как всегда»…
Едва я приподнял стопарь, Тимофея словно ветром сдуло с табуретки. С диким мявом он бросился к двери и там, всем своим организмом вжавшись в порог, затих, как индеец в засаде. Даже сытый Пушок перестал мурлыкать, высунулся из ящика, как-то очень озабоченно посмотрел на стол и вопросительно мякнул. Я бы тоже мякнул от таких дел, но не умел и потому как следует выругался вслух.
Все пространство веранды затопили волны голода. Но не моего. Я-то хотел есть сам по себе, а вот желание сожрать все что угодно явственно исходило от конуса, который медленно двинулся по столу в поисках пищи. Чтобы занять его хотя бы на время, я положил на его пути горбушку хлеба.
Питался конус довольно оригинальным способом. Как он на горбушку взобрался, я, по честности говоря, в тот раз пропустил. Тимофей отвлек. Разорался, паршивец, у двери. Уговаривать его я не стал. Мало ли дел у котов ночью на улице? А когда я вернулся к столу, конус уже сидел верхом на горбушке и медленно в нее погружался.
Говорят, что о вкусах не спорят. Целиком и полностью поддерживаю данный постулат и также настаиваю на бессмысленности споров и о манерах поглощения пищи. Лично мне не сильно портит аппетит даже чавканье соседа. А что ж поделать, если, только чавкая, он удовольствие от еды и получает? Предложить поглощать пищу автоматически, безрадостно, с постной мордой?
Кстати! Конус не чавкал. Молча погружался себе в хлеб. Я вот как-то по телику видел, как ест морская звезда. Куда там моему конусу в плане эстетики!
Продырявив горбушку навылет, конус, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, выбрался из проделанной им дыры, сместился в сторону и продолжил свое занятие.
Ужин мы закончили одновременно. Однако если судить по справедливости, то я несколько проиграл: я добил яичницу, и мне еще предстояло мыть сковородку и ложку, а конус покончил с горбушкой, хлебные крошки подобрал и, по-моему, сожрал старый лак со стола.
И он настал, момент истины. Конус сидел в середине выбеленного участка стола и прямо-таки волнами излучал благодушие сытости, Пушок усердно мурлыкал в ящике, а я, чтобы не нарушать идиллию, признал вполне достаточным вымыть ложку и оставить в покое сковородку. А чего ее, спрашивается, мыть, если завтра предстоит готовить в ней блюдо с теми же вкусовыми качествами?
Конус вздрогнул и медленно пополз по столу. От его благодушия не осталось и следа. Теперь он излучал тревогу и легкий голод. Пушок перестал мурлыкать и осторожно выглянул из ящика, пытаясь оценить обстановку на глаз. Гармония мира была безвозвратно нарушена, и это вызвало мое недовольство, если не сказать – раздражение. Пушок к изменению моего настроения отнесся довольно-таки наплевательски, а вот конус притормозил и завертелся на месте.
Как бы там ни было, а я решил досконально разобраться во всем этом безобразии, для чего запланировал серию опытов с конусом. Приготовив необходимое оборудование, я приступил к исследованиям, используя вместо индикаторов и Пушка, и собственные ощущения.
Примерно через два часа я точно знал, что конус жрет абсолютно все, что может, а что не может, то пробует на вкус. Он не интересовался ножами, вилками и чистыми тарелками, пренебрег полоской пластика, но успешно осилил кусок парафина, правда, не выражая особого удовольствия. Гораздо больше ему понравилось сливочное масло и свиное сало. Их, как и колбасу, он уничтожал гораздо быстрее, чем, скажем, хлеб или мыло, и отдыхал после их употребления дольше. Не знаю, насколько ему пришлась по душе вареная рыба в кошачьей миске, но костей он не оставил, и мыть миску после его трапезы никакого смысла не было. Еще конус съел мороженого окуня. Медленно, но съел.
Во внешнюю среду конус не выделял ничего. Может, газы какие и были, но визуально они себя не проявляли, и никакой вони не наблюдалось. По этой причине меня некоторое время всерьез беспокоило сходство конуса и одного из персонажей братьев Стругацких. Точнее – последствия этого сходства. Я про плод изысканий гения профессора Выбегалло, «индивидуума, не удовлетворенного желудочно». Но поведение конуса развеяло мои сомнения. Он рос. Занимался он этим делом во время коротких периодов насыщения и действовал довольно отвратным способом, выделяя по краям узкую полоску розовой пенистой слизи, которая быстро твердела и меняла цвет на серый. При постукивании кончиком ножа по поверхности конус издавал костяной звук, и было похоже, что эта процедура ему очень нравилась.