Конус прекращал всякую видимую деятельность, стоило только его накрыть стеклянной или фаянсовой посудой. Кажется, он просто терял ориентацию, но при этом его становилось не слышно. Я имею в виду, что если конус был накрыт, скажем, большой тарелкой, то призывов к продолжению банкета или сытого кайфа не ощущали ни я, ни Пушок. Металлическая посуда на конус действия не оказывала и его базара не экранировала. Подобное фаянсовой тарелке воздействие на конус оказывали маленькая солонка и стеклянная пробка от какого-то пузырька, надетые на вершину. Находиться в перевернутом состоянии конусу не нравилось, и он, непостижимым образом становясь на ребро, возвращался в исходное положение. Да и к слову сказать, ничего особо интересного у него внизу и не было. Это я к вопросу о половых признаках.
Кто может – пусть сделает лучше, а лично я, выясняя вышеизложенное, порядком утомился. Конус за время моих опытов подрос слегка, был теперь размером с небольшое блюдце и волны волчьего голода вокруг себя не разливал, а формулировал их как страстное желание поесть. Жалобное «Хочу кушать!» прямо-таки звучало в моей бедной голове, но тогда я списал все это на усталость и, заманив конус с помощью кусочка сала в тарелку для супа, прикрыл его другой тарелкой, давая, таким образом, отдых и измученному себе, и ему…
День следующий больших открытий не принес. Нет! Наверное, точнее будет сказать, что меня в этот день ничто уже не удивляло. Понятное дело – пришлось совмещать обычные дела и опыты с конусом, но это оказалось достаточно простым делом. Не потому, что я такой умный, а потому, что конус стал очень покладистым.
Из тарелки я выпустил его, предусмотрительно плотно позавтракав сам и после того, как накормил всю живность, включая котов. Не скажу, что не ощутил его голода, но на фоне употребленного завтрака в моей голове отчетливо прозвучало довольно вежливое: «А что мы будем есть?»
Ответ на этот вопрос я подготовил заранее: размочил сухари в остатках куриной баланды, добавил рыбу, которая не влезла в Тимофея, и вывалил все в кошачью миску. Не хочется рассуждать о вкусовых качествах готового блюда, однако конус влез на миску без возражений и принялся завтракать.
Покончив с едой, конус посидел в пустой миске, подрос по радиусу на пару-тройку сантиметров, выбрался на пол, подполз к моей ноге и слегка потерся об нее. Приятных ощущений мне этот процесс не доставил, и было не совсем ясно: сам конус такой хороший или подглядывал за котами, но выражение радости по поводу моего присутствия определялось невооруженным взглядом.
Перед тем как идти чистить сетку, я решил застраховаться от возможных неприятностей. Пытаться загнать подросший конус в тарелку было бы утомительным и не очень умным занятием. Я бросил в угол кусок мешковины и совсем не удивился, когда после команды «Место!» конус послушно устроился в углу.
Как только я накинул на вершину конуса пустую стеклянную сахарницу, он слегка осел и выключился. Перекурив и убедившись в том, что конус не прикидывается шлангом и действительно находится в отключке, я вышел из дома.
После обеда я вывел конус погулять. В принципе сложностей не предвиделось. Конус таскался за мной по двору как пришитый и увязался следом, когда я отправился на берег, к лодкам. Он ползал вдоль берега, съел пару дохлых лягушек, но стоило крикнуть: «Ко мне!» – как оказывался рядом.
Кстати, и скорость его передвижения довольно прилично возросла.
Когда я закончил свои дела и совсем уже засобирался домой, в кустах раздался собачий лай, а за ним – леденящий душу и резко оборвавшийся вой.
Вообще-то собак на острове раз-два и обчелся. Только у Бороды, на отшибе, имеется в наличии парочка кобелей, но они от его дома отходить не любят, как и подпускать к дому кого попало. Понятное дело, бывало, что через Яманишку переплывали бездомные собаки…
С приличествующим случаю дрыном в руках я ломанулся по кустам. Спасать конус…
…Эту собаку я знал. Как-то весной она, без всякого повода с моей стороны, укусила мою ногу, просто из интереса. Пока я выдавливал из раны кровь и оказывал себе первую помощь, дядя Олег вооружился пневматической винтовкой, сыпанул в карман пуль-шариков и отправился мстить. Я только успел прокричать ему вслед, что собака нужна мне живой, чтобы хорошо ее кормить и наблюдать – не сдохнет ли эта скотина в течение положенных десяти дней. Бешенством я тогда так и не заболел, а дядя Олег пришел только вечером злой и голодный. Собаку он не поймал, но клялся, что отстрелил ей все, что торчало или было выпуклым. Собака ушла от него проторенной дорогой – водным путем, а дядя Миша позже утверждал, что на острове нет дерева, в которое дядя Олег не влепил бы пулю…
Мой кусачий враг был повержен конусом. Собака лежала на боку и перебирала задними лапами, как бы стараясь убежать. Все это она проделывала молча, в зловещей тишине. Гавкать ей было крайне неудобно, потому что конус накрыл собой всю переднюю часть собаки, включая голову, и медленно погружался в нее.
По какой-то причине мне как-то сразу поплохело и даже слегка затошнило. Я быстро выбрался из кустов, на ходу рассуждая, что отбирать у конуса практически дохлую собаку не совсем справедливо и лишено смысла и для собаки, и для конуса, и что сама по себе собака эта была сволочь сволочью, и что, возможно, она подбиралась ко мне сзади, а конус ее… Но против тошноты эти мои мысли помогали слабо.
Конус выполз из кустов только минут через двадцать. Изрядно подросший, он выглядел виноватым. Возможно, потому, что чувствовал мое недовольство.
Удивляясь про себя тому, каких размеров достиг конус, и прикидывая, с чем его теперь можно сравнить, я вспомнил Зунга. Его родители воевали с американцами, и Зунг говорил, что шляпы из бамбука, конечно, не бронежилеты, но служили отличной маскировкой в джунглях и очень многим спасли жизнь. Как же он называл эти шляпы?..
– Нон!
Конус запрыгал на месте, подскакивая вверх сантиметров на двадцать, изображая бурную радость, помчался вдоль берега к верхней части острова, и я понял, что теперь у конуса есть имя. И еще я заметил, что во время движения Нон не касается земли…
Наверняка я уже упоминал, что моя голова, хотя и достаточно редко, но иногда рождает довольно умные мысли, и неудивительно, что по возвращении домой я провел Нона по двору, показывая пальцем на курятник, крольчатник, котов, упорно повторяя категорическое:
– Нельзя!
Пушок с Тимофеем, правда, слиняли на крышу, но мне показалось, что Нон все понял правильно. И еще я надеялся, что, долдоня свое «нельзя!», я достаточно правильно и доходчиво мысленно изобразил хутор Бороды с его обитателями.
Утром следующего дня дядя Миша привез мне продукты, а вместе с ним приехал и дядя Олег, решивший, что город и быт его уже одолели. Пока дядя Олег бегал вдоль берега, дышал полной грудью и вообще исполнял ритуал «вот я и на природе», я вкратце поведал дяде Мише о метеорите и моих меркантильных интересах по этому поводу. О Ноне я упомянул лишь в том плане, что есть «еще одна проблемка». И все.