В то время в Ирландии еще не было телевидения, и духовная жизнь имела в основном социальную направленность. Люди были грамотны, но не литературно образованны. Психологическая основа репутации создавалась главным образом вне дома: более важным казалось то, что человек делает в сообществе, а не в пределах своей семьи. Правдой считалось то, что таковой называлось; люди рассказывали о произошедшем, а слушатели могли скорректировать свои взгляды, чтобы не нарушать статус говорящего.
Все это социальное взаимодействие разыгрывалось на фоне элементарного выживания. Относительная духовная бедность была отражением относительной реальной бедности; оба эти фактора имели последствия для семьи и личных отношений. Позднее я сравнил опыт валлийской бабушки моей жены и моей собственной бабушки. Гордость моей бабушки как повара, не в пример бабушке жены, проявлялась не в ее собственном варианте «Поваренной книги миссис Битон», а в том, как часто ей удавалось подавать на стол мясо. Я помню, как бабушка требовала от меня съедать один кусок хлеба с каждой сосиской или тонким ломтиком ветчины: человек не должен воспринимать мясо на столе как нечто само собой разумеющееся.
В таком сообществе важнейшей задачей родителей является обеспечение жильем, едой и одеждой. Основная образовательная роль отводилась бабушкам и дедушкам, школе и церкви (священникам или монахиням). Нередко в многодетных семьях кто-то из детей жил у родственников, имевших больше места. Мне известны подобные примеры и в своей собственной семье – в каждом из трех следующих друг за другом поколений.
Отношения между поколениями, как правило, характеризовались неравенством, которое проявлялось в наличии полномочий. Неравенство регулировалось временем: более молодое поколение с годами получало право главенствовать. Матери обычно отдавали предпочтение сыновьям (без сомнения, готовясь к одинокой вдовьей старости). Дети получали поддержку, но их взгляды часто не принимались во внимание: поскольку они не приносили дохода, к их мнению не прислушивались. Социальная мобильность была очень слабой; те, кому требовалось какое-то движение, уезжали. Те, кто оставался, добровольно соглашались с отсутствием мобильности и с наличием взаимного принятия. Отрицательная сторона такого принятия заключалась в том, что некоторые люди могли вырастать психологически неразвитыми: не задающими вопросов и совершенно беспрекословными.
В этом сообществе существовало несколько «заповедей», и даже те, кто уехал, были сильно подвержены их влиянию. Это был мир, в котором выросли мои родители, и на короткое время я на себе ощутил некоторые преимущества тех факторов, что их сформировали: так, мальчикам отдавалось предпочтение (одна из моих сестер, напротив, от этого страдала). Но это оказалось максимальной степенью одобрения. Ирландия для меня – оазис теплоты в той эмоциональной пустыне, что была моим детством. Но все это закончилось слишком быстро. Для меня тот период стал временем безусловной любви огромной семьи. Я получал все это, не понимая контекста происходящего. И критика – это лишь результат последующих попыток понять психологические различия, разделяющие меня и моих родителей.
И хотя они покинули Ирландию в возрасте двадцати с лишним лет, психологически они остались обусловлены полученным воспитанием. Они обладали глубоким чувством родительского долга, но неосознанно сохраняли уверенность в том, что остальные члены семьи и общество должны обеспечивать определенную эмоциональную поддержку. Их жизненный опыт не подготовил их к осознанию потребностей ребенка, слишком рано разлученного с семьей. Они плохо понимали такое состояние и не могли себе представить, что их жертвенность в предоставлении мне возможности учиться может быть воспринята как желание разлучиться со мной или даже от меня отказаться. Их неспособность понять все это озадачивала меня и заставляла чувствовать свою отверженность. Это помешало мне толком усвоить опыт жизни в школе.
Кроме того, они анализировали свои ощущения собственным способом. Моя мать выросла в большой семье и обижалась на то, что ее братья находились на привилегированном положении. Она решила, что в ее семье такого не будет никогда.
Я воспитывался в глубоко религиозной семье. Мои родители были набожными, и принадлежность к церкви являлась важной частью их личности. В юности я относился к религии очень серьезно. Я довольно хорошо усвоил многие ценности и старался вести себя соответствующе. В школе и в Ирландии я часто ходил на исповедь и причастие, и почти каждый день на мессу.
В школе я никогда не чувствовал себя своим. Мое социальное происхождение было не ахти, несмотря на те преимущества, которые давало проживание за рубежом. Существовала разница между семестрами и каникулами, подчас она была довольно болезненной. Пробел заполняла религия. Школа при монастыре предоставляла бесплатные места тем, кто мог стать священником, но имел не привилегированное происхождение. И хотя за мое обучение платили родители, я ощущал большее сходство именно с этими мальчиками и чувствовал себя увереннее в проявлении своей религиозной сущности. Ожидалось, что я присоединюсь к монахам.
Религия способна наносить ущерб собственному «Я». Суть христианства может трактоваться как требование полного от него отказа. Я сравниваю форму религиозного воспитания и образования, которое я получил, с особой формой психотерапии, тоже мною полученной. В первом случае (в основном при помощи исповеди) внимание уделяется негативным чертам личности и поведения, а во втором – попытке дать положительную оценку тому, что есть, включая все изъяны и недостатки. Последнее время я слышал от католических священников больше положительного, чем от психотерапевтов. Мне до сих пор странно слышать, как священник говорит о том, что надо любить ближнего, – раньше я такого в проповедях не слышал.
Традиции католицизма демонстрируют определенные разногласия в отношении к сексу. Дело может доходить до практически полного отречения от него, а проповеди, как правило, ведутся как раз теми людьми, которые отреклись. То, что могло бы считаться нормальными мыслями и фантазиями подросткового возраста, считается «грязными мыслями» и, разумеется, грехом. В юном возрасте может возникнуть проблема с пониманием подобного рода вещей. Любой грех может рассматриваться как недостаток – тождество, которое священники с таким успехом нам навязывали. На меня наступление подросткового возраста оказало разрушительное воздействие. У меня не только пропало стремление быть священником и добиваться совершенства, но пошатнулось представление и о собственном «Я» как о том, что достойно уважения и внимания. Идеализированное собственное «Я» не только исчезло, но по сути своей оказалось настолько морально неустойчивым, что не могло лечь в основу чего бы то ни было. Сосредоточенность на карьере священника была намного сильнее, чем временная концепция удобства, созданная для того, чтобы дать мне возможность справиться с ситуацией. Желание стать священником было очень велико, поэтому отказ от этой мысли был очень труден.
Существовала жизнь и вне школы, которую человек должен был прожить, чтобы выжить. Многие люди сейчас не поймут моральные устои подобных школ в то время, когда наша страна еще была империей. Неявным или явным образом люди готовились для исполнения ролей в таком мире. Образовательная система была предназначена для того, чтобы изменить вас. Чтобы сломать вас и перековать, требовались хорошо известные методы – тяжелый труд, запугивание и издевательство, строгая дисциплина, телесные наказания и так далее. Издевательство пятиклассников над четвероклассниками (новичками) считалось обрядом посвящения как для первых, так и для вторых. В некотором роде это было дикостью. Необходимо было переустройство. Однако казалось, что школа не знала, как изменить эту модель, изначально являясь слишком ненадежной структурой, чтобы самостоятельно сделать выбор между монашескими идеалами и стандартными устоями школ такого рода. Курс в итоге был изменен в пользу стандартных устоев – выбор, на мой взгляд, был сделан неправильно. И я был удивлен, как монахи могли возглавлять учебное заведение, за которое они несли ответственность. Основополагающим принципом школы была установка «плыви или иди ко дну». Я барахтался по-собачьи. В общем-то, мне удалось выкарабкаться. Главную роль в этом сыграли занятия силовыми видами спорта, в одном из которых я добился успеха. Это стало моим спасательным кругом, без которого я мог бы утонуть. Для других ответом была моя личность, наряду с паспортом – это приводило меня в негодование. Внешне, впрочем, эта личность казалась сильнее личности будущего священника.