Пока написал это все, моя пятнадцатилетняя дочь выпила шестьдесят четыре таблетки парацетамола и выжила безо всяких пагубных последствий для здоровья. Я до сих пор до конца не могу понять, зачем она это сделала – ох уж эти пожимания плечами, свойственные пятнадцатилетним, и высказывания о том, что «в тот момент эта идея показалась хорошей». Возможно, это как-то связано с моим отъездом из дома на несколько месяцев, когда она была маленькой? Сейчас она приняла решение постоянно жить с матерью, и у меня нет шанса, что она вернется. Потом я поссорился с бывшей женой – очень сильно и, скорее всего, окончательно. По-видимому, я сказал много лишнего и необдуманного. Дал волю эмоциям. Получается, что годы, в течение которых я пытался совершать правильные поступки и быть хорошим отцом, не заглаживают ошибок, совершенных когда-то давно. Теперь не до шуток, понятно? Ха-ха. Пришло время ставить точку. Это эссе должно закончиться резко, иначе оно будет продолжаться до бесконечности, подвергаясь постоянному обновлению и доработке, раз за разом, пока я не умру. Перед вами портрет… кого? Уж точно не портрет художника в юности [11] .
В течение многих десятилетий я время от времени в шутку задумывался: «Эбси? Какое-то странное имя. Может быть, оно валлийское?» Другие люди, эти любознательные незнакомцы, считают, что более вежливо и культурно произносить мое имя с запинкой, чем нагло задавать мне вопрос: «Вы кто?» Когда у меня брали интервью на радио, мне пришлось ответить: «Когда-то я был метр семьдесят восемь валлийского еврея, сейчас, став старше, осталось метр семьдесят шесть». Весьма дерзкий ответ, а что делать?
Я часто думаю об отце, лежащем на смертном одре, и о его последних словах, адресованных мне. «Я вправе сказать тебе, сын, – хрипло произнес он, – каждому человеку важно познать себя». Мой отец был малообразованным. Он не знал, что повторил мудрость древних богов, заповедь дельфийского храма. Он просто передал мне свою жизненную мудрость, добытую ценой больших усилий.
«Будь верен сам себе». Эта заповедь едва ли может быть выполнена, если человек не ощущает мерцания своего истинного «Я». Проникновение в суть себя. Более пятидесяти лет тому назад я попытался написать стихотворение о создателе масок. Я изобразил его пристально глядящим на свои произведения:
Будь верен себе – но какому себе?
Когда выбирать означает потерять. Все заключается
в дилемме, чтобы отказаться от выбора?
Множество великолепных масок смотрят с полки.
Я хочу услышать тот самый голос, свой голос.
Я хочу узнать то самое лицо, свое лицо.
Начните же говорить, один за другим, многочисленные рты,
Сообщая что-то или обвиняя – только подайте мне знак.
Раньше меня вдохновляли некоторые отрывки из книги Райнера Марии Рильке об обедневшем датском поэте, живущем в Париже. Поэт наблюдает за женщиной на углу улицы Нотр-Дам-де-Шам «полностью погруженной в себя, уронившей голову себе на руки». Поэт напугал ее, поэтому она повернула голову слишком быстро, слишком резко вышла из оцепенения, так что ее лицо осталось у нее в руках.
Я не смог должным образом закончить стихотворение о создателе масок, но я написал другие, используя образ лица-маски как способ задавать жизненные вопросы о личности и выборе. Одним из них является стихотворение «Суд» [12] . Мой отец сказал: «Познай себя». Я полагаю, что тем самым он одобрил сочинение мною подобных стихов. Или было бы еще лучше, если бы он кивнул в знак согласия с тем, что я напишу автобиографию, что я и сделал много лет спустя. («Прощай, двадцатый век». Издательство «Pimlico», 2001 год.)
В конечном итоге все автобиографии начинаются с местоимения «я» и заканчиваются местоимением «меня». А между ними стоит большой знак вопроса.
Люди, сидящие за столом, спорят.
Некоторые предлагают его повесить.
Одни говорят громко, другие – тихо:
«Качаться, качаться, качаться ему на ветру».
«Мне больше не хотелось быть собой,
Поэтому я снял лицо, которое носил.
Я выдергивал гвозди один за другим,
Чтобы отдать это лицо кому-нибудь другому.
Эти ужасные черты лица вряд ли были моими,
А носить чужое лицо – большой грех.
Почему? Представьте, как в брачную ночь
Я целовал бы чужие губы в чьей-то кровати…»
Но толпа тотчас издевательски закричала:
«Эй, вздерните его на виселицу».
«Тихо! – приказывает судья. —
Или я прикажу очистить зал суда.
Повесить человека – это вам не игра».
И все же одни говорят громко, другие тихо:
«Качаться, качаться, качаться ему на ветру».
«Арестант, позвольте еще раз спросить,
Что вы сделали с вашим истинным лицом?»
«Я говорил вам, Ваша честь, что выбросил его.
Просто оно было сделано из глины цвета кожи».
«Лицо отражает суть человека, – крикнул лысый присяжный, – Поэтому, потеряв лицо, человек умирает.
Господин, мы не можем оправдать этого гражданина,
Пока не узнаем, что он сделал со своим лицом».
«Это было всего лишь лицо, которое я потерял.
Сколько может мне стоить этот печальный факт?»
«Несчастный, лицо дается одно на всю жизнь.
Менять то, что дано от рождения, не имеет права никто.
Вспомните случай с Юпитером-лебедем,
Который снял лицо бога, чтобы поменять его на лицо птицы,
И Леду, лишившуюся чувств на берегу моря,
И глаза лебедя, закрытые в порыве страсти».
«Нет! Нет! Ваша честь, моя вина только в том,
Что я сделал то, что должен был сделать настоящий мужчина».
«Тихо, арестант! Мне почему-то вспоминаются слова священника О том, что в темноте он обрел лицо собаки,
После этого он напился до полнейшего безумия
И начал богохульствовать – лаять на Бога».
«Но это было человеческое лицо, сэр, – бросил он в ответ.
За этот проступок должен я заплатить?»
Люди, сидящие за столом, спорят.
Некоторые предлагают его повесить.
Одни говорят громко, другие – тихо:
«Качаться, качаться, качаться ему на ветру».
В конце зала суда молча стоят
Рука об руку его отец и мать.
Они не могут понять смысл этого суда
И почему он выкинул свое дорогое лицо?