– Ответственный… Ответственный за что?
Пауза.
– Больше нет, Эдвард! Теперь это ничего не значит.
Снова пауза.
– И какой в этом толк? Мы знаем, что они мертвы. У них не было шансов. Ну почему ты не можешь этого понять? Мэри мертва. Билли мертв. Ты им не поможешь.
Разговор продолжался, но его голос постепенно ослабевал, в итоге дойдя до бормотания, которого я совсем не могла разобрать.
Потом он закричал снова, очень настойчиво:
– Убирайся! Предупреждаю тебя, руки прочь от…
Последнее слово я не поняла. А он издал жуткий стон, полный такой боли, что я подумала, его ранило.
И снова тишина.
Я прокралась к двери спальни. Теперь он дышал ровно и спокойно – что бы ему ни снилось, кошмар кончился. А вот я все беспокоилась. Был ли это просто дурной сон или началось ухудшение и он снова бредит?
В конце концов, я решила не ходить в пещеру – а что, если он позовет на помощь? – вернулась наверх и закуталась в одеяла. Чуть позже под дверью послышалось скуление; я пустила Фаро на кровать и вскоре заснула.
3 июня, продолжение
Я проснулась еще затемно, от вдохновения, придумав во сне, как сделать салат. Мне снилось, как мама полем идет с корзинкой в лес. Проснувшись, я поняла, за чем она шла: собирать кресс-салат, листья одуванчика, побеги лаконоса, как всегда в начале июня. Они растут на краю дальнего поля, за прудом. Дикий кресс похож на жеруху; если смешать его с листьями одуванчика, получается неплохой свежий салат. Лаконос нужно отваривать, но его молодые побеги, пока не станут горькими и ядовитыми, похожи на шпинат. Мама всегда собирала их в начале весны, а мы с братьями обычно шли с нею – и Фаро, разумеется. Я забыла обо всем этом, но, оказывается, сны могут быть полезными.
Воодушевленная, я выскочила из постели. Мне и самой хотелось свежей зелени, а мистеру Лумису, я подумала, захочется еще больше, ведь он не ел ничего подобного больше года, а у меня все-таки и в прошлом году был огород. Я уже побежала было за корзиной, как вдруг вспомнила его кошмарный сон, вспомнила, как беспокоилась, не начинается ли у него ухудшение, поэтому спустилась очень тихо и послушала через приоткрытую дверь спальни. Но он вроде бы спокойно спал, дышал тихо и ровно. Так что я решила, что могу пойти – это же недолго. Взяла с полки корзину, выпила стакан молока из погреба (я держу молоко там, как и яйца и масло, там всегда холодно) и пошла. Завтрак можно приготовить и потом.
Было прохладно, но тихо и приятно; еще не очень светло, хотя было уже семь. Солнце не поднимется над хребтом часов до восьми. Я прошла дорогой вдоль пруда, потом свернула налево в поле. Фаро бежал рядом, обнюхивая все на своем пути. Трава была мокрющей, и тенниски скоро насквозь промокли, как и нижняя часть джинсов, поэтому я подвернула их до колен. И все же я была счастлива. За спиной в пруду крупный окунь выскочил из воды и с громким плеском шлепнулся обратно. Я подумывала, набрав кресс-салата и других трав, приготовить завтрак и пойти на рыбалку. Если повезет, поймаю пару окушков на ужин в дополнение к салату. Заправлю его маслом с уксусом и напеку булочек.
Я уже подходила к дальнему краю поля, как вдруг Фаро сделал стойку: хвост прямой, лапа поднята, морда вытянута вперед. Потрясающе: неужели в долине еще есть куропатки? Я не могла в это поверить: давно не слышала ни одной, а они так кричат, что не спутаешь. Осторожно подкралась к собаке, и из-под ног выпрыгнул кролик, скрывшись в высокой траве. Дэвид часто ругал Фаро, когда тот делал стойку на кроликов, но я не стала: в конце концов, больше показывать ему некого, а кролики – неплохая добыча. Поэтому я погладила его со словами: «Хороший Фаро!» Он был очень недоволен, что у меня не оказалось с собой ружья.
Я нашла дикий кресс-салат и одуванчики, а за ними, уже на опушке леса, лаконос – совсем молодые побеги, еще съедобные. За полчаса набрала полную корзинку, могла бы и вторую. И тут произошло чудо: от корзины с зеленью вдруг повеяло прекрасным сладким ароматом. Невероятно! Я стала оглядываться, пытаясь найти источник запаха, и тут увидела ее: дикую яблоню, усыпанную цветами.
Я помнила это дерево: мы одно время собирали ее яблочки и мама варила из них желе. Они вкусно пахли, хотя и были мелкими, твердыми и кислыми. (У нас есть хорошие садовые яблони за сараем.)
Но я и предположить не могла, что наша яблоня может быть такой красивой и так благоухать. Наверное, ощущение усиливалось тем, что воздух был неподвижен и аромат не уносился ветром, а собирался вокруг ветвей. В утренних сумерках ветки и белые цветки на них казались расплывчатыми и очень нежными, почти волшебными. Я прошла несколько шагов к дереву и села прямо на мокрую траву, любуясь им. Мне пришло в голову, что если я когда-нибудь буду выходить замуж, то хочу, чтобы в церкви были именно яблоневые цветки. То есть мне нужно будет выходить замуж в мае – начале июня.
В следующем июне мне будет семнадцать, а за всю жизнь у меня было только одно настоящее свидание, да и то в тринадцать лет, в конце средней школы. Говард Петерсон пригласил меня на школьные танцы. Мама отвезла меня – дело было в Огдентауне – и сидела весь вечер у стеночки с другими родителями. Единственное, чем это заслужило титул «свидания», было то, что Говард оплатил оба билета, по пятьдесят центов каждый. У меня были и другие знакомые мальчики, но я виделась с ними только в школе или после школы. Правду говоря, в старших классах большая часть мальчиков жила в Огдентауне, и те из нас, кто приезжал на автобусе, считались чужаками – да что уж там, деревенщиной, – и дружить с нами было «немодно».
Так что мне замужество представлялось каким-то несбыточным началом новой жизни. И все же, думала я, когда мистер Лумис полностью поправится, не будет ничего, что бы помешало нам пожениться через год, то есть в следующем июне, например, в мой день рождения. Я знала, что у нас не будет священника, но свадебная церемония была полностью расписана на задней обложке сборника гимнов. У нас должна быть церемония – я чувствовала – в церкви, в назначенный день, с цветами. Сама мысль об этом пробирала до дрожи. Я подумала, что даже могла бы надеть мамино свадебное платье: я знаю, где оно – лежит сложенное в коробке в ее гардеробе.
Потом мне пришло в голову: мистер Лумис не проявлял ни малейшего интереса к чему-то подобному. Но, конечно, еще слишком рано, и вообще он тяжело болел. У нас будет время все обсудить, когда он полностью выздоровеет.
А еще я представила, как приду сюда однажды утром, десять лет спустя, собирать зелень со своими детьми. Но эти мысли разбудили тоску по маме, чувство, которого я пыталась избегать. И я вскочила, чтобы отвлечься от них. Вынув перочинный ножик, срезала несколько цветущих ветвей. Больному не повредит, если украсить его комнату цветами.
Я поспешила домой. В это время солнце показалось над хребтом, но почти сразу его догнали облака, и воздух оставался прохладным. Это было мне на руку: предстояло еще засевать огород, а в прохладную погоду легче работать.