Старуха уткнулась в его грудь крючковатым полуистлевшим носом и хрипло засмеялась.
– Чую, чую… живой дух… Сайеда тебя провожала?
– Что? – выдохнул Амин.
– Я слышу, – каркнула старуха. – Запах ее… слышу… Ну, говори, путник, зачем пришел?
– Я, – вздрогнул юноша. – Я… – и выпалил совсем не то, что собирался: – Накорми меня!
Старуха отступила.
– Уж готов для тебя пир, – улыбнулась беззубым ртом. – Присаживайся.
Амин сел. И с ужасом уставился на ближайшее к нему блюдо – человеческие пальцы. Тоже полуистлевшие.
– Сам захотел, – словно бы в насмешку заметила старуха.
Амин оглядел «стол», чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Взял дрожащими пальцами кусок гнилого хлеба и, морщась, закрыв глаза, откусил, убеждая себя, что это лучший пирог его кормилицы.
По вкусу хлеб именно им и был. Амин с ужасом выдохнул, поняв, что не заметил, как съел весь ломоть.
Старуха хмыкнула.
– Что ж, теперь ты готов. Иди.
– Ты должна проводить меня, – откашлялся юноша.
Старуха грузно поднялась.
– Я ничего тебе не должна, живой! Иди, пока навсегда здесь не остался.
Амин сжал кулаки, снова чувствуя, как скручивает живот. Выдохнул сквозь зубы. И поклонился до земли.
– Помогите мне. Прошу вас. Я не найду дорогу.
Старуха жутко ухмыльнулась, втянув крючковатым носом воздух.
Костлявые пальцы скелета сжали его руку.
– Ну что ж. Ты сам захотел. Идем.
Вышли они не в пустыню. Больше всего это напоминало город – город теней. Зыбкие стены вздрагивали, если Амин случайно их касался, пропадали. Такие же тени, их обитатели, тогда вглядывались в испуганного юношу. Некоторые шумно принюхивались. Но по большей части просто не замечали.
– Не бойся, – прошамкала старуха-проводница. – Для них ты свой. Сайеда об этом позаботилась. Ты пахнешь, как они. И выглядишь так же.
Амин посмотрел вниз и содрогнулся. Зеленоватая мазь, приготовленная Валидом, потеками собралась на груди, бедрах, коленях, локтях, подражая трупным пятнам.
Но уже не пахла.
– Внутри ты тоже изменился, – добавила старуха. – Когда вкусил нашу пищу. Теперь еда живых для тебя будет так же неприятна, как и для нас. Теперь ты можешь остаться здесь навсегда.
Амина передернуло.
Старуха, хихикая и припадая на одну костяную ногу, ковыляла дальше, неплохо ориентируясь в улицах, перекрестках и проулках.
– Ты говорила про какую-то сайеду, – пытаясь прогнать гнетущую тишину и заставляя себя не оглядываться, произнес юноша. – Кого ты имела в виду?
Старуха обернулась. Снова с шумом втянула воздух и каркающе хихикнула.
– Конечно, ту, что собрала тебя сюда. Ту, что ждет тебя наверху.
– Меня не ждет… меня ждет только… друг, – поправился Амин.
Старуха качнула уродливой головой.
– Она не умеет дружить, ибни.
И замолчала, точно воды в рот набрала. Амин не нашелся, что сказать ей в ответ. Все это казалось ему сном. Бредом. Иллюзией.
Площадь с пересохшим фонтаном осталась позади, когда на черном, усыпанном звездном небе появилась тонкая синяя полоска – у самого горизонта.
– Вадд близко, – выдохнула старуха. И, обращаясь к Амину, добавила: – Поторопись. Вон твоя птичка.
Юноша недоуменно огляделся. И вздрогнул – в стене ближайшего дома действительно обнаружилась решетка – ровно такая, как в подземелье. Амин подошел ближе, шумно выдохнул: стена растаяла, а у его ног лежала Гувейда – темные распущенные волосы плащом укрывали праздничную, расшитую галабею, заострившееся лицо казалось восковым, ненастоящим. Девочка не дышала.
– Не называй ее по имени, – шамкнула за спиной старуха, и юноша опомнился. Осторожно поднял невесомую, точно тень, девочку и отступил. Стена обозначилась снова, а на локоть юноше легла костлявая рука.
– Поторопись, – напомнила старуха.
На обратном пути пришлось бежать – странно, проводница, которая до этого еле ковыляла, успевала за юношей шаг в шаг. Иногда даже опережала. И торопила, беспрестанно торопила.
– Что… будет… если я… не успею? – задыхаясь, не выдержал Амин.
– Ты останешься здесь, – отозвалась старуха. – И не только. Вадд будет пытать тебя – сначала, чтобы узнать все о твоей сайеде. Потом просто – ради удовольствия. Иногда ему нравится забавляться с живыми. И уж всегда это доставляет удовольствие его слугам.
Амин прибавил шаг.
Шатер вырос так же внезапно – гротескно неуместный среди узорчатых зданий-теней. Амин остановился у порога, пропуская старуху. Та окинула его невидящим взглядом и громко хмыкнула.
«Пир», точно нетронутый, ждал Амина, все такой же гадкий.
– Ешь! – приказала старуха, толкая юноше блюдо с пальцами. – Быстрее!
Шатер задрожал, яркий свет прошил полог.
Амин, не размышляя, схватил палец, содрогнулся и, чувствуя, как все его существо протестует – а больше всего – живот, запихнул его в рот, за щеку. И запоздало позвал:
– Гувейда!
Девочка завозилась у него на руках, тихо застонала.
Шатер вздрогнул, сияние заполнило его весь. Закрывая глаза, Амин увидел, как старуха грузно поднялась навстречу нестерпимому серебристому свету, услышал, как испуганно вскрикнула Гувейда…
И снова заблудился среди клочьев тумана.
Проснулся Амин от боли и от боли же потерял сознание. Перед глазами вспыхивали белые пятна, рот был полон крови, юноша захлебывался ею, проваливаясь то в сон, то в явь. Горело все – раскаленный жгут проходился по спине, раз за разом, ужасно и безумно знакомо. Но тогда это было всего-то раз пять, а сейчас… Сейчас Амин не мог и считать, но прекрасно понимал – куда больше пяти. И что будет потом – понимал тоже.
Шок от холодной воды заставил взбодриться – только лишь чтобы в полузабытьи увидеть знакомые лица бедуинов. Сейчас – злые. Лицо Бакра, наклоняющегося за камнем…
Да, камни тоже были. В очередной раз теряя сознание, Амин успел подумать, что стараниями рассерженных хозяев так долго не протянет. Ха, а мальчишка говорил что-то про пещеру…
Потом было солнце – яростно-жгучее. Надсадное жужжание у уха. И знакомый скрипучий голос:
– Ты получил, что хотел. Я исполнил твое желание.
Амин с трудом разлепил глаза. Открыл пересохший рот, силясь вдохнуть.
– Жалкое зрелище, – проскрипел Валид, сидящий на валуне неподалеку у стены, к которой был прикован Амин. – Человек – такое жалкое зрелище. Даже лучшие из вас неизменно жалки. Глупые, уродливые и жалкие… Я ненавижу вас. Весь ваш гнилой род. До последней косточки, до последней мыслишки, последней сути вашей жадной натуры ненавижу… Почему ты решил, что можешь управлять мной, смертный? – покосившись на юношу, поинтересовался мальчик.