Та запела – тоскливо, горько, надломленно. Надломленным же, неловким получился танец – совсем не услада для глаз.
Когда красавица замерла на коленях у кресла султана, тот, небрежно потрепав ее за щеку, бросил:
– От твоих танцев хочется повеситься. Я хочу, чтобы ты была весела для меня.
Красавица послушно улыбнулась, но султан уже отвернулся. Встал, махнул рукой служанке-мариду.
– К ночи разберись в себе, милая Амани. Я хочу, чтобы ты пела для меня радостно.
Красавица склонила голову.
– Да, хозяин.
И так и осталась стоять на коленях, когда за колдуном и маридом захлопнулась дверь. Черный шелк галабеи смешался с волосами, укрыв хумай от всего мира – всего, кроме хозяина.
– Амани.
Красавица не пошевелилась.
Насим выскользнул из-за сундуков с тканями и украшениями – подарком султана – замер перед девушкой.
– Амани, послушай. Верни мою силу, и я заставлю твоего нынешнего хозяина пожалеть о том, как он посмел обращаться с гордой хумай.
– Что, колдун, ты будешь обращаться со мной лучше? – не поворачиваясь, отозвалась красавица.
Насим, не сводя с нее жадного взгляда, торопливо кивнул.
– Конечно! Я верну тебе Амина, я отпущу тебя!
Амани-хумай не первый год жила на свете и отлично знала, чего стоят люди. Особенно колдуны.
– Возьми, – жемчужина упала в протянутую руку мальчика. – Она откроет тебе дворцовые подземелья. Там султан прячет свиток с твоим проклятием.
Насим жадно схватил жемчужину и бросился к двери.
– Ночью, – добавила Амани. – Ты знаешь, что снимать проклятия лучше ночью.
Насим улыбнулся – очень похоже на султана Гарибы. И исчез за дверью.
Хумай знала, что всего лишь меняет одного хозяина на другого. Но не могла отказать себе в удовольствии посмотреть, как они станут убивать друг друга.
Человеческий род жаден до власти.
* * *
Аллат, последний раз полюбовавшись на свое отражение в куполе храма, набросила на роскошные волосы накидку, собираясь уступить небосклон брату. Длинные, как копья, и тонкие, как иглы швеи, лучи заглядывали на базарную площадь гарибского города Аббаса, граничащего с Яммой.
Сжимая кулаки, Амин смотрел вокруг. О жестокости джиннов рассказывали страшные истории, он же видел ее и воочию. Для джиннов не существовало смерти, и все жизни людей – ведущих караваны бедуинов, торговцев-побережцев, нахваливающих товар, стражников, скучающих у городских стен, – все эти жизни не имели ценности. Ровно настолько, насколько не имели они и для султана Халиба, собирающегося напасть на город ночью.
– Ты не любиш-ш-ш-шь убивать, ибни? – просвистел возникший как обычно из ниоткуда Алиф. – Ты предпочитаеш-ш-ш-шь мир?
Амин глянул на него и опустил голову.
– Какая разница, что я люблю? – В вечерней сутолоке базара его голос звучал почти неслышно. Для людей, но не для джинна.
– И ты не хочеш-ш-ш-ш быть мелкой фиш-ш-шкой в этой алатыри, – улыбнулся Алиф. – Но тебя не пос-с-с-слушает здешний эмир, даж-ш-ш-ше если ты з-з-захочеш-ш-шь предупредить его об опас-с-с-сности.
Амин быстро глянул на него.
– Ес-с-с-сть с-с-с-способ, – по-змеиному улыбнулся Алиф.
Вслед за его словами на базар упал туман. И гулкая, сонная тишина.
– Они с-с-с-спят, – сказал Алиф, когда туман рассеялся, и Амин изумленно оглядел площадь. – Вс-с-с-се с-с-с-спят. Ведь у вас-с-с-с с-с-с-скоро ноч-ш-ш-шь.
Амин машинально кивнул и с трудом выдавил, когда лежащий у его ног мальчишка-побережец, отдаленно похожий на Валида, потянулся во сне:
– Разве ты господин и над сном, повелитель змей?
– Нет, – улыбнулся Алиф. – Но с-с-с-среди нас-с-с-с есть и повелитель с-с-с-сновидений… Ты хочеш-ш-шь мира, пус-с-с-сть так. Некоторые из нас-с-с-с не разделяют твоих… желаний… Но они с-с-с-согласны с-с-с-сохранить с-с-с-свою ярость для колдуна. Иди, ибни. Поговори с-с-с-с эмиром. Он прос-с-с-снется. И выс-с-с-лушает. Теперь выс-с-с-слушает. Дай ему шанс-с-с-с-с выж-ш-ш-шить.
Амин выпрямился и, не оборачиваясь, направился к дворцу.
– Стоит ли ему доверять? – капризно поинтересовалась бледная красавица с серебристыми волосами, соткавшись из тумана и повиснув в воздухе рядом с Алифом. – Он смертный.
– Хумай доверяла ему, – прошипел Алиф, глядя юноше вслед. – З-с-с-са него она отдала с-с-с-свою с-с-с-свободу.
– И не предупредила, что колдун его обманет? – изогнула бровь туманная красавица. – Не думаю, что это доверие.
Алиф совсем по-человечески пожал плечами.
– Тогда попробуй навредить ему, и, когда с-с-с-сайеда ос-с-с-свободится, пос-с-с-смотришь, что она с-с-с тобой с-с-с-сделает.
Красавица фальшиво рассмеялась, изящно прикрывая губы ладошкой.
– Я путешествовал с-с-с-с ними, – покачал головой Алиф. – Я наблюдал. Он бес-с-с-скорыстен и с-с-сердечен.
– Ну да, – улыбнулась красавица. – Если умрет, будет жалко. А он умрет, колдун убьет его в первую очередь. Смертные любят убивать друг друга.
– Унич-ш-ш-тожить колдуна мож-ш-ш-шет только человек. Ос-с-с-стальным с-с-смертным я не верю.
– Если бы на совете Великого Круга за него не замолвил слово Зантсиб, никто из нас бы не верил ни тебе, ни ему, – надменно отозвалась джиннья.
Повелитель змей улыбнулся.
– В таком с-с-с-случае мне с-с-с-стоит благодарить мудрос-с-с-сть с-с-с-сайеды и благородс-с-с-ство этого ибни.
– Подчиняться смертному, – фыркнула красавица. – Пусть колдун умрет. И тогда этот благородный и мудрый не должен рассчитывать на наше благоволение.
– Именно поэтому я говорил з-с-с-са него, – улыбнулся Алиф. – Он не рас-с-считывает.
Красавица несогласно мотнула головой и растаяла, как туман в солнечных лучах.
На потемневший небосклон выехал Вадд, равнодушно глядя на заснувший внизу город. Хмурому богу не было дела ни до смертных, ни до джиннов. Только до мертвых.
* * *
Города Гарибы один за другим сдавались султану Яммы. Без боя. Повелитель Халиб оставлял в них гарнизон яммцев и шел дальше, продвигаясь вглубь богатой Гарибы.
Соседи – султанаты Мунира, Аиши, Карима – волновались. О султане Яммы поползли слухи, что он дружит с колдуном, подчинившим джиннов. Что равного этому колдуну по силе нет. Что он может завоевать весь мир.
К Гарибе полетел голубь из Мунира с предложением союза. Чуть позже – из Аиши и Карима. Султаны этих стран боялись за свою свободу и жизнь – кто знает, что придет в голову великому колдуну? Но их союз не приняли, а спустя несколько дней окруженная столица Гарибы вдруг выставила свою армию, в которой людей была разве что десятая часть. Битва колдунов, говорят, длилась до заката, и захлебнулась сама собой, грозя повториться наутро.