Естественно, судьба Казима, пришедшего в это же утро пустить пыль в глаза и занять причитающееся ему престижную должность, была решена скоро и радикально. И если бы даже он мог теперь видеть, что обретший чужое тело кооб гоняется уже и за Абуджалилем, вряд ли это послужило бы ему большим утешением.
Распрощавшись тихо и вежливо с угрюмой, упорно не поднимающей от пола глаз Муфидой-апой, примолкшая троица не спеша шла по улице, переваривая услышанное, как вдруг Селим встрепенулся, закрутил головой и зашевелил усами.
– А ведь если мы сейчас свернем не направо, а налево, о пресветлая пэри Севера, то через десять минут окажемся у моего дома…
Серафима, чья сентиментальная струнка души звучала сейчас как целый струнный оркестр, слабо улыбнулась и понимающе посмотрела на беглого стражника.
– Хочешь проведать?
– Да, о великодушная пэри далеких земель! – немедленно просиял как солнышко в ненастье Охотник, заулыбался, распустив морщинки и склонив по-собачьи голову набок. – Должен же я сказать им, что со мной всё в порядке, чтобы моя Зейнаб не беспокоилась!
– Да может, они еще и не знают, что с тобой что-то не в порядке было, – улыбнулся в ответ конунг.
– Ну так я то же самое говорю! Кому нужен старый толстый лысый стражник! С глаз долой – из памяти прочь! Милости прошу к нашему лавашу! – расцвел Селим, и гостеприимно вытянул левую руку, приглашая свернуть в узкую кривую пыльную улочку, имеющую в его глазах единственное, стабильное и неоспоримое достоинство.
Она вела к дому.
– Моя Зейнаб будет просто счастлива с вами познакомиться! Второй такой женщины на всем Белом Свете не сыскать, готов поклясться чем угодно! И как жаль, что сейчас вас только двое… она была бы рада принимать у нас в гостях хоть всех сразу, хоть вдвое больше – тем более, что я жалованье вчера получил за месяц, можно на всю улицу гулять, друзей угощать!.. Ну да ведь не последний день живем, придете еще!..
Мечом и словом, что войскам дарует знанье,
Воинственный эмир своё прославит знамя.
Так и жена моя, что мать моих детей,
Сильна и скалкою, и мудрыми словами!
– А еще она – вы не представляете!.. – какой плов она готовит из молодого барашка!.. М-м-м-м!.. Если бы барашек знал, что в следующей жизни он станет таким пловом, он с утра бы и добровольно очередь к мяснику занимал!
– Плов, говоришь?.. – непроизвольно облизнулся отряг.
Желудок его тот час же звучно напомнил, что время обеда давно прошло, и потребовал немедленной компенсации ущерба.
– А что такое – плов?
– Как, Олаф-ага?! – выкатились очи Селима в притворном ужасе, и руки его метнулись вверх и прилипли ладонями к пухлым щекам. – Ты уже целых два дня гостишь в нашей благословенной Сулеймании, и еще даже не представляешь, что такое плов?!.. Ай-ай-ай!.. Какой позор! Какой позор для нас!.. Кто же так гостей принимает?! Про Маджида я молчу – ему не до плова, у него народу много, накормить надо всех и быстро, попадешь к нему на двор – научишься есть всякую гадость. Но калиф!.. Чем он-то вас потчевал, если не пловом?!..
Так в оживленных разговорах, большую часть которых счастливый Селим вел едва ли не один за троих, тридцать минут пути действительно пролетели как десять. И спутники его даже удивились, когда тот вдруг остановился перед одним из высоких заборов-дувалов, обступивших выбранную ими улочку, которая за полчаса пути сделалась еще уже и еще кривее.
– Вот мой дом! Проходите, бесценные гости!
Охотник выудил из кармана кожаный кошель с полученной накануне зарплатой, другой рукой привычным жестом повернул ручку калитки, распахнул широко и первым сделал шаг вперед.
– Зейнаб! Эй, Зейнаб, душа моя, звезда моя, мать моих детей! Ты только погляди, кого я к нам привел!.. Срочно беги к Удаю-мяснику, покупай самого лучшего мяса!
Никто не отозвался.
– Ох, не слышит, что ли… Может, и так в лавку ушла, или на заднем дворе белье стирает? Сейчас я ее приведу! Сейчас-сейчас!.. А вы проходите, проходите!
– И пройдем, – в предвкушении знаменитого плова расплылся в довольной улыбке конунг, приобнял Сеньку за плечи, и они вместе последовали за хозяином.
Неизвестно, как задний двор, на котором стирала жена Селима, но передний большими габаритами не отличался. Грузная печь летней кухни, сложенная из саманных кирпичей, и целый лес шпалер, густо обвитых зеленеющими наперекор жаре виноградными и инжирными лозами, занимали его почти без остатка.
– Вы в дом пока проходите, а я сейчас ее на заднем дворе погляжу! – стражник радостно оглянулся на скромно застывших у входа гостей…
И замер.
Потому что изумрудные портьеры виноградного инжирника зашевелились, и из-за буйной разлапистой листвы будто из-за занавеса на сцену, с алебардами и саблями наготове, выступил сначала один стражник, потом другой, третий…
Дорешать до конца практическую задачу, сколько всего служителей порядка может скрываться за двумя десятками лоз и одной летней печкой, Охотнику не пришлось, потому что в этот самый момент, узрев его лица необщее выраженье, на шорох и звяк железа обернулся Олаф.
В то же мгновенье Серафима, отброшенная мощной рукой, как мячик отлетела в дальний, пустой, а потому никем под засаду не занятый угол, а отряг, блаженно ухмыльнувшись, крякнул, рыкнул…
И пошла потеха.
Бедный ошарашенный Селим за всю свою жизнь никогда еще не видел, как можно одной рукой перекидывать через два забора здорового вояку в полном боевом снаряжении, другой при этом отправляя в нокаут второго, а плечом и локтем выбивая параллельно саблю, пару зубов и боевой дух у третьего.
И не успел он подробно разглядеть, как же все-таки это все одновременно делается, как конунг растерянно остановился, сделал обиженное лицо, прошелся по дворику взад-вперед, заглядывая придирчиво то за печку, то за порядком ободранные зеленые насаждения, снисходительно попинывая арсенал, оброненный улетевшими в дальние края [27] вояками, и разочарованно развел руками.
– И это всё?.. Селим, они тебя вообще ни в грош не ставят, что ли? Прислать тебя караулить всего шестерых?..
Но не успел оторопевший Охотник вспомнить хоть какие-нибудь слова, кроме «а-а-а…», «э-э-э…» и «ё-о-о…», как из-за его спины, из чернильной прохладной тени первой комнаты долетел хриплый злорадный голос:
– Семерых, чужак. Караул-баши прислал семерых.
Годы муштры, местами, но часто переходящей в дрессуру, заставили Селима при первых же звуках этого голоса вытянуться в струнку, четко развернуться, как по команде «кругом»…
И ахнуть.
Потому что из черной, почти непроницаемой тени общей комнаты выступила его жена.