– Они первые начали!
– Их же колдун развопился: золото, золото, забирайте…
– Кто-нибудь видел, кому хоть досталось-то?
– Да всем досталось, мало не пришлось…
– Да я про золото!..
– Вроде, вон там дрались больше всего, и там…
– Там?.. Трупы вижу, а золото – нет…
– Да если кто на него лапу наложил – он что, показывать его всем будет?..
– …если не дурак?..
– Сам дурак!..
– Ага!!!..
– ЗАТКНУТЬСЯ ВСЕМ!!! РАВ-ВНЯЙСЬ!!! СМИР-РНА!!! Посотенно построились! Мертвых в ямы! Раненые – в обоз! Остальные приготовились к штурму!.. Мы войдем в их оборону как нож в масло!!!..
В рядах львов возникла небольшая толчея и неразбериха, когда здоровые стали сортировать лежащих: заполнять ловушки и оттаскивать к шатрам знахарей раненых и затоптанных в давке, но скоро порядок – хмуро-смущенный, горящий желанием искупить кровью – вернулся в ряды осаждающих. Вместо бесславно сгинувшего на дне ямы с кольями капитана командование штурмовым отрядом принял автоматически получивший повышение лейтенант, поредевшие две тысячи получили подкрепление, и зверолюди с лестницами наперевес под прикрытием баллист, катапульт, лучников и просто щитов двинулись на штурм.
Едва атака началась, стало сразу понятно, что Кирдык никогда не пробовал порезать масло только что из морозилки.
Пристрелянная дорога оказалось последним путем для сотен монстров, но их товарищи лишь сбрасывали в ямы их тела и остервенело рвались дальше, вперед, к той узкой, усеянной обломками злополучного тарана перемычке, на которую можно было опереть лестницы, и тогда…
Сначала два лома успешно сбивали и корежили вражеские лестницы, едва те прикасались к стене башни, но несколько удачных выстрелов со стороны осаждающих поразили дружинников, державших цепи, которые их товарищи не успели перехватить, и тяжелые бревна, в последний раз давя и круша всё и всех на своем пути, скатились к подножию башни и застыли во рву.
Рога лестниц тут же ударились о беззащитные красные зубцы, и оскалившиеся громилы, подбадривая себя ревом, хлынули на стену. Сталь зазвенела о сталь, и крики раненых и умирающих заглушили яростные вопли живых. Несколько львов ухватились за бревно, прилипшее к воротам, и стали раскачивать его, надеясь разворотить створки и открыть себе более удобный проход…
Впрочем, им, да и тем, кто пытался взобраться по лестницам, несколько мешали те горячие и пустые головы, которые неосторожно подошли вплотную к всё еще сочащимся клеем флагам на воротах и теперь отчаянно пытались высвободиться, прилипая с каждым непродуманным движением всё больше и больше, как мухи к ловчей ленте. Но вошедшие в убийственный раж зверолюди были готовы лезть к прощению и победе не только по трупам, но и по головам живых еще товарищей, и атака к вящему удовольствию радостно потиравшего руки Кирдыка продолжалась, не ослабевая. Но и у Граненыча поводов срочно подавать в отставку не было: защитников города голыми, пусть и когтистыми руками было просто так не взять.
Князь Митрофан, лишь углядев подготовку к первой попытке штурма, незамедлительно отправил Сайка в ближайшую из восьми казарм с резервом за подкреплением, и теперь рвущуюся наверх ощетинившуюся сталью, когтями и клыками лавину встречали отборные дружинники, нисколько не уступавшие костеевым зверолюдям в росте, злости и желании победить.
Чтобы не дать монстрам пройти, в рукопашной в ход пошло всё – десятки мечей, палиц, шестоперов, топоров, ножей, сотни зубов, несколько горящих головешек и даже запрещенные удары ниже пояса.
И занялся ими один специалист по волшебным наукам.
Перед началом штурма Граненыч, произнеся краткую вдохновительную речь, торжественно препоручил командование сотнику Евдокиму – из Соловьевых – и благоразумно покинул поле предстоящего боя, перебравшись на соседнюю стену, совершенно верно рассудив, вслед за генералиссимусом Карто-Бито, что городу живой главнокомандующий нужен гораздо больше, чем мертвый. Агафон же, размышляя, стоит ли ему последовать примеру князя или поддержать в глазах дружинников и ополченцев свежевозникший и невероятно лестный образ великого мага, которому вал по плечо и ров по колено, имел неосторожность слегка замешкаться… и к ужасу своему вдруг обнаружил, что оказался отрезанным от единственного выхода с крыши и прижатым к одному из зубцов бронированной, жаждущей битвы толпой!
Сначала побелевшему от страха студиозусу представлялся только один выход из кошмарной ситуации – дождаться, пока осаждающие поднимутся на башню, и погибнуть просто смертью. [92] Но вскоре он увидел еще один вариант.
Он валялся совсем рядом с ним, обратив к рыдающему холодным дождем небу куполообразное закопченное днище. Последние запасы горячей воды были вылиты на головы наступающим несколько минут назад, чтобы остудить их пыл, головешки разобраны, и теперь огромный котел из-под кипятка лежал без дела, с железным терпением ожидая решения своей дальнейшей судьбы. И прежде, чем его успели раздавить, сбросить со стены, покусать или просто проткнуть чем-нибудь холодным и острым, резко передумавший умирать какой бы то ни было смертью специалист по волшебным наукам ящеркой юркнул в импровизированное чугунное убежище и притаился.
Лестный образ – это, безусловно, хорошо.
Если начертан он не на гранитном монументе.
Вообще-то поначалу, блаженно растворившись в тихой радости вновь обретенной безопасности, Агафон рассчитывал просто просидеть под спасительной посудиной до чьей-нибудь победы, но намерения его изменились как-то сразу и сами собой, едва монстры ступили на крышу. После начала битвы душа мага и закоренелого костеененавистника, к смятению и изумлению самого мага и костеененавистника, не вынесла и трех минут спокойной жизни.
Сперва он втихомолку приподнял край котла, чтобы увидеть, что там, снаружи, происходит, но кроме толкущихся ног не разглядеть было ничего. И пока он размышлял, стоит ли сделать щель пошире или опустить котел вовсе, уродливый черный сапог солдата костеевой армии пнул его в нос.
Этого чародей стерпеть не мог.
Он охнул, застонал, схватившись свободной рукой за разбитую часть лица, и от всей души пожелал проклятому солдафону «чтоб ды сбодгнулзя».
Но это почему-то не помогло.
Зато обладатель того же сапога – с приметным распоротым носком – так хватил топором его котел, что он загудел, как колокол, оглушив на минуту всех вокруг. Но больше всех по всем правилам физики досталось не тем, кто вокруг, а тому, кто внутри.
Волшебник взвыл, едва не заглушая звон котла, вообразившего себя главным колоколом страны, схватился за гудевшую в резонанс голову и зловеще процедил сквозь зудящие от звона зубы: