– Я… не сплю… – недовольно просипел царевич.
– И не надо бить моего мужа! – тут же вторил ему возмущенный голос Сеньки. – Я и сама могу!
– Кто… Ивана… бьет?..
Олаф присел рывком, и куча-мала рассыпалась по ковру.
– Все в порядке? – облегченно выдохнул Масдай.
– Все… – неуверенно пробормотал Иванушка.
– А Кириан где?
– В нирване… – раздраженно прорычал из-под Ахмета миннезингер.
– Ой… А я-то думал, что у меня такое под спиной мешается… – поспешно откатился в сторону калиф. – Прости.
– Да что вы вообще все понимаете!!! – неожиданно тонко и резко вскричал менестрель, вскочил на четвереньки и ринулся к краю ковра.
– Стой!!! – Олаф выбросил вперед руку, в последний момент успел ухватить барда за лодыжку и рывком втянул обратно. – Лежи!!!
Иван и Ахмет бросились на гвентянина и притиснули к шерстяной спине Масдая.
– Так стоять или лежать?.. – слабо простонал бард, но тут же, будто очнувшись, снова принялся вырываться. – Пустите меня! Пустите! Пустите!!!..
– Киречка, миленький, тихо, спокойно, лежать, не стоять, не дергаться, это гаурдакова муть, тьфу на нее, сейчас пройдет, – схватила его за запястье царевна.
– Не пройдет… – словно испытывая невыносимую боль, всхлипнул Кириан. – Не пройдет… Если бы вы знали… Он…
– Спокойно, спокойно… – гладила его по покрытому холодным потом лбу Серафима. – Обязательно пройдет… Ты же сильный… вредн… изобретательный, то есть… хитрый… ты его обдуришь, и всё пройдет…
– Нет… нет… нет… – то ли отрицая, то ли отбрасывая сенькину руку, менестрель яростно замотал головой. – Вы не знаете… я… я… я не могу… и сказать не могу… Убейте меня!!! Пожалуйста!!!
– Да ты чего несешь?! – взъярился отряг.
– Пожалуйста?.. – прошептал Кириан, и в далеком слабом свете глаза его влажно блеснули.
– Всё пройдет, – успокаивающе сжал его пальцы Иван. – Вот отлетим подальше – и всё пройдет. Обязательно.
– Ну так что, подальше или назад? – прошелестел под ними Масдай.
Пассажиры замешкались с ответом, переглянулись, отыскивая в темноте глаза и лица друг друга, и не увидели, как слева и справа от них почти одновременно из ткани тучи вынырнули три белые фигуры.
– Бронвены… – нерешительно протянул Кириан, глядя слегка расфокусированным взглядом то ли за плечи товарищей, то ли в вечность. – А говорили – рыба, рыба…
– Бредит? – нахмурился Олаф.
– Где рыба? – уточнил Ахмет под аккомпанемент желудка, совсем некстати вспомнившего о пропущенном ужине. [143]
Иван вспомнил о читанных когда-то приметах конца света – дожде из рыбы и ветре из сгущенного молока, и принялся буравить подозрительным взглядом тучу над головой в ожидании подвоха. Сенька же, менее начитанная и более догадливая, молниеносно зыркнула по сторонам, оглянулась, метательный нож навскидку – и художественно присвистнула:
– Раскудрить твою тудыть дрыном в ухо, локтем в глаз…
Трое молодых людей с ослепительно-белыми крыльями, в длинных фосфоресцирующих плащах и в венках из гладиолусов молча улыбнулись ей в ответ и ступили на Масдая.
Спиной почувствовав неладное, конунг обернулся, дежурный топор в руке – и тоже задержал удар.
– Варг твоя женщина…
– Что?.. – вывернулся из-под любимой супруги Иванушка, рука на рукояти меча…
И открыл рот.
И закрыл.
И снова открыл – но на этот раз не оттого, что не нашел, что сказать, а просто от изумления.
Потому что трое крылатых перед ними напоминали ни кого иных, как самого Ивана, Олафа и Ахмета – как три сапога из одной пары. [144]
Пока они таращились, раздумывая, не галлюцинации ли у них начались [145] и что с ними делать, из мрака выпорхнули и присоединились к блестящим соратникам еще двое.
Захлопнувшиеся было рты распахнулись снова: лица вновьприбывших, мгновение назад слепые и ровные, как скорлупа яйца, на их глазах обрели черты Серафимы и Кириана, да так быстро, что люди с недоумением стали себя спрашивать, не было ли первое впечатление лишь обманом зрения.
«Только дернись, только шевельнись, только скажи чего-нибудь…» – гипнотизировала хищным взглядом своего двойника царевна с ножом наготове – но бросить без провокации не могла, даже понимая, что крылатый Иван, или Ахмет, или она сама имеют к настоящим ровно такое же отношение, как раскрашенная вамаяссьская циновка – к Масдаю.
Но пятеро с крыльями не двигались, а лишь молчали и улыбались – в ожидании то ли первого слова от экипажа ковра, то ли подхода подкрепления.
Второе предположение царевне не понравилась, но даже это не смогло заставить ее нанести удар.
Колебания людей, похоже, приободрили нежданных гостей, и они сделали шаг вперед, ни на мгновение не переставая лучиться самыми широкими улыбками.
– Я в жизни столько не лыбился, сколько этот за три минуты, – с желчным прищуром на свою копию пробормотал менестрель. И тут Сенька поняла, что при всей миролюбивости визитеров ее раздражало и заставляло непроизвольно искать взглядом их жизненно важные точки.
Улыбки. Безмятежные и бессмысленные, словно кукольные. За которыми могло скрываться [146] что угодно.
Если бы не эти лица, странно-чужие до легкого холодка жути по спине, но, тем не менее, лица друзей, нож – и не один – уже бы покинул ее пальцы.
– Нет, погодите, это что – мы? – сложив пять плюс пять, Олаф набычился и ткнул пальцем в выстроившуюся на краю ковра пятерку.
– Я белое не ношу, – презрительно открестился от своего близнеца миннезингер.
Крылатый Кириан на несколько секунд перестал улыбаться и поежился.
– В белом ты похож на гиперпотама, запутавшегося в пододеяльнике, – с издевательской ухмылкой сообщила ему царевна. Тот сконфузился еще больше и попытался спрятаться за спинами компаньонов.
– А тебя я всегда представлял, скорее, с рогами, клыками и хвостом, – не остался в долгу миннезингер, не сводя глаз с двойника Серафимы. Но он лишь улыбнулся шире и запахнулся поплотнее в плащ, точно скрывая недостающее – или излишнее. И это предположение не понравилась царевне еще больше предыдущего.