Доминик ответил не сразу. Примерно минуту он просидел в полном молчании, не сводя глаз с прогуливающихся у воды Долорес и Серджио (креатор при этом деликатно отступил в сторонку, дабы не заслонять собеседнику обзор). Затем решительно встал с лавочки, скрестил руки на груди и, продолжая глядеть в сторону моря, заявил:
– Кажется, я знаю способ, как мне снова встретиться со своим сыном.
– Да неужели? – удивленно изогнул бровь Платт. – И что это за такая удивительная технология, о которой мне почему-то неизвестно?
– Танатоскопия, – пояснил Тремито. – Если вы работали на «Терру», значит, наверняка слышали о ней. Ее изобретатель – профессор Элиот Эберт. Уж его-то вы точно обязаны помнить.
– Хм… А ведь вы правы, черт подери, – хмыкнул просветленный Морган. – И что любопытно, я буквально час назад вспоминал старину Элиота и его теорию М-эфирного бессмертия в разговоре с одним знакомым джентльменом… Да, пройдя танатоскопию, вы воплотите в действительность свою мечту уже без каких-либо ограничений, поскольку без привязки к реальности ваш М-дубль станет неотличим от М-дубля обычного статиста. Эта методика не пришла мне в голову лишь по одной причине: я и в мыслях не держал, что вы решитесь на такой радикальный выход из положения. Надеюсь, вам хорошо известно, на что вы собираетесь пойти?
– Безусловно. Иначе стал бы я вообще заикаться на сей счет?
– Кто знает, кто знает… Но если вы и в самом деле принесете мне ваше танатоскопированное загрузочное досье, я обещаю, что поселю вас в ваших воспоминаниях и отведу под них самую почетную полку в своем архиве. Однако меня берут сомнения, знакома ли вам технология проведения танатоскопии, так сказать, от альфы до омеги. Для этого, как я понимаю, недостаточно просто взять и отправить в М-эфир импульс своего умирающего мозга.
– Я думал, что вы мне в этом тоже поможете, – признался Доминик, – или хотя бы проконсультируете, что и в каком порядке надо делать.
– Увы, синьор Аглиотти, но Эберт никогда не посвящал меня в тонкости своих антигуманных опытов, – развел руками креатор. – Единственное, что я могу подсказать, это то, что вам придется заниматься танатоскопией не здесь, а в Менталиберте. В противном случае мы можете навечно застрять в транзит-шлюзе, который не приспособлен для передачи ментальных импульсов при подобных нестандартных операциях. Впрочем, как мне стало недавно известно, у вас в команде есть человек, прошедший когда-то через руки профессора Эберта и получивший постоянный вид на жительство в Менталиберте.
– Вы правы, мистер Платт, – подтвердил Тремито, – Такой человек у меня и правда есть. Однако, перефразируя вашего любимого диктатора, скажу, что вместе с этим человеком у меня есть и куча проблем… Ладно, не будем о них – в конце концов, это не ваша забота… Но раз уж вы упомянули про Менталиберт, значит, вам хочешь – не хочешь, а придется меня туда отпустить. И желательно прямо сейчас. Если, конечно, вы заинтересованы, чтобы я поскорее управился со всеми проблемами и вернулся к вам для выполнения своей части договора.
– Хорошо, вы свободны. Можете уходить.
– Э-э-э… Что, вот так запросто? – усомнился Доминик. – А если я все-таки вас обманул и, сбежав, больше никогда сюда не вернусь?
– Синьор Аглиотти! – Морган состроил кислую мину и сокрушенно покачал головой. – Видит Бог, мне не хочется этого говорить, а тем паче делать, потому что, находись мы с вами в реальности, вы прикончили бы меня за такие слова на месте… Но как еще быть, если заключаешь договор с преступником? В общем, заранее приношу свои извинения, но если вы все же вздумаете меня обмануть, значит, мне придется снова убить ваших жену и сына. А ведь вам этого очень не хочется, разве не так?
На скулах у Тремито заиграли желваки, кулаки сжались, но, к своему удивлению, он обуздал ярость, вызванную дерзким ультиматумом Платта.
– Возможно, когда-нибудь я вас и убил бы, – процедил Мичиганский Флибустьер, скрипнув зубами. – Если бы, конечно, добрался до той глубокой норы, в которую вы зарылись… Но сегодня я вас прощаю. Потому что вы – бог, а я уже давно не злюсь на богов, так как понял, из какого теста все вы слеплены. Из такого же, как и мы – преступники и убийцы. Ведь будь Всевышний действительно справедлив, он бы давным-давно меня покарал…
Главным, на мой взгляд, преимуществом карантинного блока Поднебесной было то, что все полученные нами на Утиль-конвейере травмы зажили здесь с невероятной даже по меркам Менталиберта скоростью. Надо полагать, Платт нарочно ввел в карантине такие правила, чтобы владельцы затребованной к возврату М-эфирной собственности – в данном случае утилизированных статистов – не предъявляли Моргану лишних претензий. Недостатком же нашей КПЗ было полное отсутствие нар и прочих удобств, положенных по закону арестантам реального мира. Но тут уже приходилось мириться с суровой действительностью, поскольку изолятор создавался прежде всего для статистов, а они, находясь «вне игры», на дискомфорт никогда не жалуются. Ну а любой угодивший сюда носитель естественного интеллекта, наподобие нас или ненавистных Платту трэш-диггеров, являлся нелегальным интервентом и посему не имел права требовать от хозяина соблюдения в отношении себя каких-либо гуманитарных норм.
В качестве одежды я и Викки получили по невзрачному серому комбинезону с нашими регистрационными номерами на груди и спине. Обуви нам не полагалось, но по гладким, как в балетном зале, полам можно было ходить и босым. Легкость, что наполняла мое полностью исцеленное тело, которое еще не забыло недавние побои, и впрямь была такая, что хоть пускайся в пляс. Вот только мрачное настроение этому, увы, не способствовало.
Я и подруга ощущали себя натуральными покойниками, обмытыми и подвергнутыми косметическому марафету перед тем, как нас разложат по гробам и выставят в церкви для прощальной церемонии. Поэтому и разговор между нами как-то не клеился. Мы сидели, притулившись к стене, и угрюмо помалкивали, не сводя взоров с закрытой двери, расположенной по ту сторону решетки. Кто бы ни вошел в эту дверь, он мог априори считаться врагом, поскольку единственный, кто в Поднебесье подпадал под определение нашего друга, да и то с натяжкой, был робот Людвиг, вступившийся за меня и Кастаньету перед озверелыми макаронниками. Однако, памятуя старую притчу с тремя моралями о воробье, корове и лисе, где одна из моралей гласила, что «не всяк тот друг, кто тебя из дерьма вытащил», дружеский статус Людвига был для нас столь же сомнителен, как и доброта тюремщика, который не измывается над арестантами, а просто поддерживает режим во вверенных ему под охрану камерах. То есть всего-навсего соблюдает профессиональную корректность, что в действительности служит лишь для профилактики бунтов и не имеет ничего общего с человеколюбием и сочувствием к узникам.
И то, что первым в карантинном блоке нарисовался все-таки Людвиг, вряд ли можно было расценивать как добрый знак. Впрочем, спасибо Моргану и на том, что он не стал томить нас долгим ожиданием, прислав сюда своего железного подручного спустя всего четверть часа с момента, когда я очнулся и понял, где нахожусь (Виктория сказала, что она тоже во время полета лишилась сознания и пришла в себя всего за пять минут до меня). Оперативность, с которой хозяин Поднебесной отреагировал на наше появление, безусловно, делала нам честь. Но я был все же слегка разочарован, потому что ожидал визита самого Платта, а не его кибернетической шестерки. Как-никак, а поди не каждый день в обитель старого безумца захаживают знакомые, с которыми он не виделся целую прорву лет. Я бы на месте Моргана не устоял перед соблазном повидаться воочию с непотопляемым Арсением Белкиным, тем более что на сей раз ему уже при всем желании не отвертеться от гнева здешнего Творца.