«Опасность! – гласила она. – Разрыв М-эфирной текстуры! Не заступать за черту и не прикасаться! Работы в зоне разрыва разрешены только креаторам со второй и выше категорией допуска!»
– Che cazzo ?! – невольно вырвалось у Тремито. В разгромленном храме божьем грубая итальянская брань звучала хоть и дерзко, но не настолько, как отгремевшая недавно стрельба. Впрочем, обозленный сицилиец все равно не подобрал бы приличного эпитета, что коротко и емко охарактеризовал бы найденную им аномалию…
Вновь ворвавшиеся в церковь головорезы застали босса прохаживающимся вокруг текстурного разрыва, в котором, как в омуте, канули беглецы. Тремито продолжал браниться сквозь зубы и посматривал на черный квадрат свирепым взором. Состояние агрессивной прострации, что обуревало сейчас Аглиотти, было знакомо его подручным и не сулило тому, на кого был направлен гнев Мичиганского Флибустьера, ничего хорошего. Даже верный Мухобойка предпочитал в такие минуты держаться от него подальше, хотя и понимал, что вряд ли приятель причинит ему вред под горячую руку. Но мало ли что найдет на Доминика, про которого давно шептались за глаза, что он понемногу выживает из ума. А после смерти дона Сальвини подобные сплетни наверняка лишь усилятся. Все знали, насколько были дружны покойный Дарио и его верный помощник Тремито и как насильственная гибель первого способна отразиться на психике второго.
Однако в настоящий момент было совершенно очевидно, на кого Аглиотти собирается обрушить свою ярость. Нет, не на ускользнувшую cagnetta и ее загадочного покровителя, хотя, предстань они сейчас перед сицилийцами, им тоже досталось бы по полной программе. Доминик готовился отыграться за очередное поражение не на улетевшем в небо журавле, а на синице, что находилась у Тремито в руках.
Незавидную участь Грега Ньюмена усугубляло то, что к этому часу в его адрес поступила уже не одна угроза – гораздо больше того количества, какое обычно получали враги от Аглиотти, прежде чем умереть. Ньюмен, конечно, знал Доминика не так хорошо, как Мухобойка, но тем не менее толстяк мог догадаться: больше предупреждений от Тремито не последует, и вскоре Демиург вновь отправится на Полосу Воскрешения. Которая обещала превратиться для него в кольцевую дорожку – этакую разминку перед грозящими Иуде-председателю в будущем пресловутыми кругами Ада…
За свою долгую жизнь в ментальном пространстве мне не раз доводилось наблюдать за рождением М-эфирных миров. И лишь однажды я присутствовал непосредственно при гибели такого мира – примитивного игрового симулайфа Терра Нубладо. В последнем случае, сказать по правде, не было ничего захватывающего. Когда наступило урочное время, мир тот просто взял и исчез вместе со своими обитателями – теми, кто отказался заблаговременно покинуть симулайф и решил присутствовать на виртуальном Апокалипсисе. Безусловно, все они были разочарованы таким обыденным Концом Света, но тут уже ничего не попишешь. Если рождение какой-либо Вселенной в Менталиберте являет собой полнокровный творческий процесс со всеми сопутствующими ему художественными атрибутами, то форматирование отслужившего свое квадрата есть обычная техническая процедура, лишенная всякой помпезности и романтики. Не считая, разумеется, гейм-полигонов, где специально моделируются всевозможные Концы Света. Там постановка подобных драматических шоу организована по лучшим голливудским канонам и способна восхитить своим размахом даже человека с напрочь атрофированным воображением.
На Утиль-конвейере уничтожение неполноценных миров, или, вернее, их бесполезных компонентов, было поставлено на поток. Однако надо отдать должное креатору Черной Дыры Моргану Платту, он сумел превратить скучную промышленную операцию в весьма масштабное действо. Правда, разыгрывалось оно исключительно для одного зрителя, наблюдающего за этим непрекращающимся спектаклем с высокой трибуны – футуристического вида особняка под названием Поднебесная, стоящего на вершине высоченной отвесной скалы, нависшей над не менее грандиозным Утиль-конвейером.
Чтобы описать Черную Дыру, придется прибегнуть к аналогиям из реальности. Те, кто видел, как добывают уголь открытым способом, живо представят себе глубокий карьер-воронку, по склону которого идет вниз спиралевидная дорога. Непосредственно сам Утиль-конвейер и являлся этой дорогой, проложенной ко дну титанической воронки, чей диаметр в верхней части был около полутора десятков километров. Опять-таки с поправкой на то, если бы такая ямища существовала в реальном мире.
Вот только в Черной Дыре все обстояло совсем иначе, и мерить здесь расстояние привычными категориями было нельзя. Многие чересчур крупные «осколки» миров перед утилизацией подвергались М-пространственному сжатию для ускорения их отправки в «мусоросжигатель» и экономии конвейерного места. О смысле сей загадочной процедуры легко догадаться из названия, но объяснить принцип такого ментального сжатия я не сумею, и не пытайте. Скажу лишь, что на первый взгляд «утоптанные» фрагменты миров выглядели вполне обычными (настолько, насколько вообще возможно представить себе подобный «лоскут» цельной Вселенной), а вовсе не деформированными или искаженными, как, вероятно, кто-нибудь подумает.
Мы с Викки видели диаметрально противоположный край нашего витка конвейерной спирали, но располагался он на расстоянии явно не пятнадцати километров. И даже не ста. Тысяча? Возможно. Десять тысяч? Тоже не исключено. Стоя на обрывистом краю верхнего яруса, мы с Кастаньетой обозревали его весь, как на музейной витрине, и в то же время с трудом осознавали, какого масштаба композиция нам представлена. Такое нельзя было узреть даже в самом грандиозном фантастическом сне. На спирали, чья ширина, на глазок, не превышала километра, умещалось не поддающееся логике количество разнокалиберных объектов. Начиная от отдельных деревьев, автомобилей и маленьких домиков и заканчивая целыми городами, горными хребтами, пустынями и лесными массивами – все это наличествовало на каждом из пяти ярусов.
Наиболее впечатляюще выглядел, конечно же, верхний, раскинувшийся до, скажем так, условного горизонта. Наверху окружающее нас хаотическое великолепие под названием «Свалка Миров» обладало внушительным размахом и некой абстрактной гармонией, которой можно было неотрывно любоваться даже не часами, а, пожалуй, годами.
На расположенном аккурат под нами ярусе (по моим прикидкам, высота между уступами-витками Утиль-конвейера не превышала километра) вырисовывалась немного иная картина. Там нагромождения объектов и «утоптанных» миров были значительно плотнее, пустынные пространства попадались гораздо реже, а вышеупомянутая эстетика хаоса теряла в масштабе, ограниченном склонами уступа верхнего яруса.
Следующий уходящий вниз виток спирали просматривался нами не полностью, а оставшиеся два так и вовсе небольшими сегментами – теми, что располагались в зоне прямой видимости на противоположной стороне воронки. Ширина ярусных колец там оставалась прежняя, но их диаметр с каждым витком значительно сужался, равно как усиливался и царивший на них хаос. Перефразируя классика, можно сказать, что в нижней трети Утиль-конвейера тоже смешались в кучу кони, люди (уверен, при очень пристальном рассмотрении в этом бедламе наверняка можно было обнаружить тела и тех, и других), а также прочие осколки цивилизаций, вплоть до откровенно фантастических, и фрагменты живой и неживой природы. Все, что на первых двух спиральных кольцах находилось в худо-бедно разрозненном состоянии, внизу выглядело так, словно по ним основательно прокатился бульдозер размером с Монблан. Осколки миров были утрамбованы в практически однородную кучу, полностью готовую к ожидающей ее утилизации.