Да Ся отвернулась от стены, чтобы мы оказались лицом к лицу.
– Ты не потеряешь храбрости, Грета, – сказала она, передавая мне нечто более сильное, чем благословение. Ее глаза, устремленные на меня, стали черными от напряжения. – Слушай меня. Не потеряешь.
Мы стояли, соприкасаясь животами. Ее лицо было невыносимо близко к моему.
Не знаю, кто из нас шевельнулся первым. Но внезапно мои губы оказались у ее губ. И те были теплыми, как солнечный свет, а кожа прохладная, как трава, и Да Ся стала для меня всем. В ней был весь мой мир целиком.
Как вышло, что на понимание этого мне потребовалось столько времени?
Ее рука скользнула мне под рубашку и погладила покрытый мурашками бок.
– Зи…
Звук получился похожим на стон. Моя рука вдруг оказалась у нее на талии – внезапно восхитившись округлостью ее бедра и тем, как хорошо умещаются мои пальцы между ее позвонками. Я притянула Зи ближе.
Как раз в этот момент в дверь влетел Элиан. Увидел нас. Остановился.
Зи отпрянула от меня. Румянец начал подниматься у нее прямо от шеи. Не помню, чтобы я когда-нибудь видела, как Да Ся краснеет. Но от напряженного молчания запыхавшегося Элиана она покраснела.
– Ой, – сказал он.
– Элиан…
Я почувствовала неудержимое желание ему объяснить. А потом прилив гнева: а что тут объяснять? И какое право он имеет на объяснения? Он держал меня на мушке, выслушивал, как готовится план подвергнуть меня пыткам. Ну хорошо, я сама ему велела, но…
– Ты не вооружен, – отметила Зи.
– Ну, как бы это сказать… – Элиан поскреб за ухом. – Там обсуждают, кому я сохраняю верность.
– Здесь то же самое.
– Боже, Зи, можно подумать, я когда-нибудь… – Он оборвал себя на полуслове и повернулся ко мне. – Грета, я не знал, клянусь тебе. Откуда мне было знать?
– Да Ся все объяснила.
– И Тэнди, – сказала Зи. – И Грего…
– Но я не… – Он тяжело дышал, его тон уже граничил с истерикой. – Я не знал. Грета, я простой фермер-овцевод. Люблю печь хлеб. Играю в боулинг.
– Как мило, – фыркнула Зи.
Я быстро подняла руку, чтобы остановить ее, и без сил опустилась по стене на землю.
– Элиан, ты знаешь, что именно они замышляют?
Он отрицательно покачал головой, но на лице было написано: знает. Должно быть, он заметил, что я все прочитала, и стал медленно выдавать нам свое знание.
– Я слышал только, что… Этот человек – Толливер Бёрр, – он заставляет их… Хочет, чтобы они… – Элиан умолк, чуть не поперхнувшись. – Предлагает им вытащить пресс для яблок на луг. Где лучше свет для съемки.
Мы задумались. Я пыталась – изо всех моих сил пыталась – не задумываться слишком сильно. Но нет покоя беспокойному уму. Яблочный пресс – большой, старинный, с винтами в ногу толщиной, выточенный вручную из дубовых стволов в какие-то невообразимо древние времена, когда машины еще не умели говорить. Винты должны были быть крепкими, чтобы выдержать усилие, которое нужно для выжимания сока из яблока, – чтобы оборот за оборотом опускать окованный железом дубовый поршень. Пресс большой. Можно заложить в него бушель яблок – или бушель картофеля, когда Витор и Атта пытались изготовить водку, еще до злополучного взрыва перегонного куба. Можно заложить туда бушель морковки, а можно – человеческое тело. Можно одну руку… В руке столько нервов. Мои руки судорожно сжались в кулаки. Я как наяву чувствовала, сколько силы потребуется, чтобы повернуть пресс на эти последние несколько щелчков.
Я отшатнулась от стены и сложилась пополам. Меня тошнило.
Еще долго я потом сидела на корточках у стены. Они присели рядом. Зи круговыми движениями гладила меня по спине. Элиан прикрыл своей ладонью мою, вцепившуюся в траву.
– Простите, – выговорила я, когда приступ прошел. – Простите.
Они оба покачали головой. Мы молчали. Я обессилено откинулась на стену, радуясь ее прохладе и надежности.
– Толливер Бёрр, – сказала Да Ся, будто пробуя имя на вкус. – Знаешь, может быть, со временем я снизойду до чувства неприязни к нему. И к Арментерос тоже – не обижайся, Элиан.
– Тебе надо… – Я закашлялась и вытерла рот рукой. Горький вкус страха еще оставался удушливым. Может, не страха, может, вчерашних фаршированных цукини. – Элиан, тебе надо возвращаться к бабушке.
Элиан обиженно фыркнул:
– Я тебя ни за что не оставлю!
– Никто из нас не оставит, Грета. – Да Ся взяла мою ладонь в руки. – Можешь на это рассчитывать.
– Элиан, подумай. – Я покачала головой. – Наши страны находятся в состоянии войны. Когда Талис вернет себе контроль над обителью, мы с тобой лишимся жизни. – Я попыталась сосредоточиться. – Я это имела в виду, когда велела тебе идти. Правда. Возвращайся к камберлендцам. Твой единственный способ выбраться отсюда – уйти с ними.
– Эксплетив я уйду, – сказал Элиан.
– Но для меня выхода нет. Ты не сможешь меня спасти. Иди.
– Помнишь Дерьмовочку? – прошептал он и запустил руку мне в волосы. – Эксплетив я уйду!
– Элиан Палник, думаю, что для тебя есть надежда. – Зи помолчала, потом добавила: – Хотя и в несколько абстрактном смысле. В конкретном смысле ты безусловно обречен.
– Мне назад все равно нельзя. Бабушка… Я ее крепко разозлил. Они собирались меня судить военным трибуналом, вот только, – он улыбнулся Да Ся, – выходит, что я не солдат.
– Я еще плохо тебя знаю, – ответила она. – Но пожалуй, я придерживаюсь того же мнения.
– Я тоже еще плохо вас знаю. – Он переводил взгляд с одной из нас на другую. – Наверно, есть куча всего такого, чего я еще не уяснил.
И опять я могла бы все объяснить. Да Ся и я не были любовницами, мы были… А кем мы были? Как я могу думать о таких вещах, когда уже готовят яблочный пресс? Как может такое быть, что я вызываю в памяти ее поцелуй, и кровь начинает бежать быстрее? Мы не… Мы были… Я не знала, что сказать.
Так что я ничего объяснять не стала, а просто поднялась, вытирая руки о грубый лен самуэ.
– Пошли посмотрим, можно ли спасти какие-нибудь тыквы.
– Тыквы? – переспросил Элиан.
Мне очень не понравился его тон – словно скорбящий, что от козней злодеев бедняжка уже повредилась в уме.
– Как выражение вменяемости, – пояснила Да Ся.
– Как выражение неповиновения, – царственно произнесла я. – И надежды.
– Неповиновение и надежда. Так и запишем. – Элиан позволил себе тень своей спартаковской улыбки. – Только вам всем придется мне говорить, все ли я правильно делаю.
Никогда еще мне не доводилось так гордиться, что я Дитя перемирия. Когда мы дошли до опрокинутой шпалеры с тыквами, все дети уже вышли и работали в саду.