Отчаянно надеясь, что меня никто не перехватит по дороге к лестнице, я стремительно шагаю к лифтам. Вываливаюсь через пожарную дверь на лестницу и, немного обнадеженный тем, что пока все получается, начинаю спускаться на семь пролетов. К третьему этажу у меня уже дрожат ноги. Если бы я мог мыслить рационально, утихомирить миндалевидное тело и надлежащим образом воспользоваться неокортексом, я бы пришел к резонному выводу, что эта дрожь – естественное следствие анатомической реакции «борьбы или бегства» (вызывающей дрожь скелетных мышц) в сочетании с физическим переутомлением. Но я настолько во власти панической логики, что о рациональном мышлении речи не идет. И я принимаю дрожь в ногах за симптом полного физического истощения, иными словами, я действительно, кажется, сейчас умру. Преодолевая последние два пролета, я гадаю, успею ли позвонить жене с мобильного, сказать, что люблю ее, и попросить прислать помощь, прежде чем потеряю сознание и, вероятно, испущу дух.
Выход на улицу с лестницы заперт. Замок должен открыться автоматически по сигналу датчиков движения, засекающих выходящего. Но они почему-то не срабатывают – может, я проскакиваю их слишком быстро. На всем ходу врезавшись в дверь, я отлетаю назад и падаю на копчик.
От моего удара от двери с горящего красным знака «Выход» отваливается пластиковая рамка и, стукнув меня по голове, прыгает по полу.
Охранник, услышав шум, выглядывает на лестницу – и видит меня, сидящего на полу в полуотключке, рядом валяется пластиковая рамка.
– Что здесь происходит? – спрашивает он.
– Мне плохо, – отвечаю я. Кто бы сомневался.
В сонме древнегреческих божеств был некий Пан, бог дикой природы, покровитель пастухов и их стад. Благородства в нем не было никакого – уродливый коротышка на кривых козлиных ногах, дрыхнущий то под кустом, то в пещере, то на дорожной обочине. Разбуженный случайным прохожим, Пан испускал дикий вопль, от которого кровь стыла в жилах и вставали дыбом волосы. Согласно преданию, услышавшие этот вопль путники падали замертво. Пан внушал ужас даже другим божествам. Когда на гору Олимп напали титаны, Пан (согласно мифу) обратил их в бегство, посеяв в их рядах страх и смятение. Заслугой Пана греки считали и свою победу в Марафонской битве в 490 г. до н. э.: якобы именно Пан устрашил их противников, персов. Внезапно накатывающий ужас, особенно в людных местах, в толпе, стали называть паникой (от греческого panikos, то есть «связанный с Паном»).
Любой, кого хоть раз охватывала паника, знает, какую физиологическую и эмоциональную бурю она провоцирует. Учащенное сердцебиение. Пот. Дрожь. Нехватка воздуха. Спазмы в груди и в горле. Тошнота, расстройство желудка. Головокружение и помутнение в глазах. Покалывание в конечностях (в медицинской терминологии – «парестезия»). Озноб и приливы жара. Ощущение неотвратимой смерти и экзистенциальный страх [131] .
Дэвид Шиэн, психиатр, 40 лет изучавший и лечивший тревожность, приводит пример, наглядно иллюстрирующий невыносимость паники. В 1980‑х гг. ветеран Второй мировой, один из первых пехотинцев, ступивших на землю Нормандии в день высадки союзных войск, обратился к Шиэну, ища спасения от панических атак. Неужели штурм нормандского побережья, пули, кровь, мертвые тела и осязаемая, близкая вероятность ранения или смерти страшили меньше, чем паническая атака за мирным обеденным столом, как бы ни лихорадило теперь ветерана из-за замыкания в собственных нейронных цепях? Именно так, ответил ветеран. «Страх, который он чувствовал при высадке, не идет ни в какое сравнение с всепоглощающим ужасом, возникшим во время самой кошмарной его панической атаки, – сообщает Шиэн. – Будь у него возможность выбирать, он предпочел бы еще раз вызваться добровольцем в Нормандию» {220}.
Сейчас панические атаки стали общим местом и в психиатрии, и в массовой культуре. Одиннадцать миллионов нынешних американцев на каком-то этапе своей жизни, как и я, получили диагноз «паническое расстройство». И тем не менее еще в 1979 г. ни панических атак, ни панического расстройства официально не существовало. Чему же они обязаны своим появлением?
Имипрамину.
В 1958 г. Дональд Кляйн начинал карьеру психиатра в Хиллсайдской больнице Нью-Йорка. И когда появился имипрамин, Кляйн с коллегой явочным порядком назначили его почти всем 200 пациентам своего психиатрического отделения. «Мы предполагали, что он подействует как сверхкокаин, вырвет больных из ступора, – вспоминал Кляйн. – И действительно, через несколько недель все ангедоничные, анорексичные, страдающие бессонницей начали спать и есть лучше… перед их глазами словно завеса поднялась» {221}.
Однако наибольший интерес у Кляйна вызвали 14 больных, прежде страдавших от острых приступов тревожности, сопровождавшихся «учащением дыхания и сердцебиения, слабостью, ощущением близкой смерти» (симптомы тревожного невроза, как его тогда называли по фрейдовской традиции), у которых наметилась заметная или полная ремиссия, и в частности один из этих пациентов, привлекший наибольшее внимание психиатра {222}. Прежде больной то и дело в панике кидался к дежурной сестре, утверждая, что умирает. Сестра брала его за руку, успокаивала разговорами, и через несколько минут паническая атака проходила. Так повторялось каждые несколько часов. Торазин больному не помогал. Но после нескольких недель приема имипрамина сестры заметили, что регулярные визиты к дежурной прекратились. Общий уровень хронической тревожности у пациента остался достаточно высоким, однако острые пароксизмы полностью исчезли.
Это натолкнуло Кляйна на размышления. Если имипрамин способен блокировать приступообразную тревожность, не влияя на общую или хроническую, значит, в господствующей на данный момент теории тревожности что-то не учтено.
Когда Фрейд в конце 1880‑х гг. открывал свою практику «специалиста по нервным болезням», самым распространенным диагнозом среди его пациентов (и пациентов его коллег) была неврастения – популяризованный врачом Джорджем Миллером Бирдом термин, под которым он понимал сочетание ужаса, беспокойства и усталости, вызванное, по его мнению, стрессами промышленной революции. Причиной неврастении считалось перенапряжение нервов от тягот современной жизни; в качестве лекарства от «усталости нервов» назначались «оздоровители» – стимуляция слабым током или снадобья с примесью опиума, кокаина или спирта. Однако Фрейд пришел к убеждению, что ужас и беспокойство, которые он наблюдал у подопечных неврастеников, вызываются вовсе не усталостью нервов, а психическими проблемами, которые можно разрешить психоанализом.