Я молча внимательно рассматривала обоих детей: носы, подбородки – оценивая и личность, и поведение. Если мне действительно предстоит вырезать свечи с этими детьми, то свеча Мэри должна быть душистой, а свече Генри – предстояло смело гореть с обоих концов.
* * *
– Signora, bene, bene! [22] – снова сказал мне художник-итальянец Роберто Фиренце, на этот раз, когда разрешил мне двигаться, сменить позу, в которой я просидела так долго на освещенном солнцем втором этаже прекрасного дома Кристофера.
Художник был непреклонен в том, чтобы я позировала ему при свете раннего вечера. Я была не только заинтригована тем, как он представлял себе меня от макушки до бедер, но и очарована. В этот раз он не просил меня встать на колени, что мне пришлось сделать для более раннего эскиза красками. Я была изображена на фоне венка из прелестных цветов с гирляндой в руке – хотя сейчас в этой комнате не было никаких цветов, – с рассыпавшимися по спине волосами и чуть повернутым вправо лицом. Было странно позировать без вдовьей вуали на волосах, словно я снова была девушкой или невестой. Своими волшебными красками он вместо моего обычного зеленого платья создал наряд из золотой ткани с узкими рукавами, отороченный горностаем, королевским мехом. Под его талантливой кистью я превратилась не только снова в девушку, но и в королеву! И даже больше, потому что он сказал, что многие, видевшие портрет, думали, что это Святая Дева.
А Кристофер своими постоянными появлениями в комнате в надежде увидеть результат, стал напоминать мне Ее Величество. Я надеялась, что он оставит меня наедине с человеком, которого он называл маэстро, и я сумею задать вопрос о том, как раскрашивать красками или окрашивать красителями воск. Наконец-то у меня появилась эта возможность, потому что Кристоферу пришлось уйти надолго, чтобы присмотреть за тем, как пакуются корзины со свечами, которые предстояло отправить в три места, где, как ожидалось, должна была останавливаться испанская принцесса на пути в Лондон. Кристофер с озабоченным видом дважды назвал эти места мне и синьору Фиренце: Догмерфилд в Гэмпшире, королевское поместье в Беркшире и Ламбетский дворец на южном берегу Темзы, напротив Лондона.
Когда мы с художником, жилистым и невысоким, сели выпить по стакану кларета, я сказала:
– Хотелось бы знать, не дадите ли вы мне совет: что предпочтительнее – расписывать воск масляными красками или окрашивать его? Я просмотрела отцовские записи на этот счет. В свое время я наблюдала за тем, как он готовил растительные красители, а потом записывал для себя рецепты, я помню это, но в такое время года вряд ли можно найти свежие листья ольхи, шафрана или буквицы, которые мне бы понадобились.
– О да, в моей родной Флоренции есть такие восковые фигуры. Мы говорили о них прежде, это те, что ваш отец видел во время своего путешествия. Это восковые фигуры в натуральную величину, в париках и раскрашенные, они стоят близко к алтарю церкви Orsanmichele, Chiesa della Santissima [23] , многие из них изображают членов великого рода Козимо Медичи [24] . Почти всегда это мужчины, синьора, важные люди, которые хотели купить себе путь на небо. Не могу сказать вам, в чем сила воздействия этих людей, мертвых, но стоящих в храме, но именно поэтому ваш отец рассказывал вам о них, и вы запомнили, да, потому что его потрясли эти восковые фигуры. Вы когда-нибудь слышали о колотых ранах Цезаря?
Я перестала пить красный кларет.
– Колотые раны Цезаря? На картине, вы имеете в виду?
– Раны, написанные маслом на восковой статуе, да-да! После того как Цезарь [25] был убит в Сенате в Риме, его друзья наняли художника по воску, вроде вас, – только мужчину, готов держать пари, – чтобы тот сделал точную фигуру Цезаря со всеми двадцатью тремя кровоточащими ранами, написанными алой масляной краской. Эту фигуру выставили напоказ на площади, и люди взбунтовались. Римляне восстали и сожгли зал, в котором он был убит! Такова сила искусства, живописи и воска!
– Да, я понимаю, – откликнулась я, стараясь прогнать стоявший перед внутренним взором образ окровавленного, израненного Цезаря.
– Да, так вы спрашиваете о раскрашивании и окрашивании воска, сеньора Верайна, – вернулся он к теме. Когда он был взволнован, слова, казалось, запутывались в его темных усах. – Как употреблять масляную краску для окрашивания воска? Нужно в течение нескольких часов путем выщелачивания извлекать масло на пергамент или ткань, а то, что останется, смешать с горячим воском.
Я кивнула. Если киноварь, терпентин и масло, которые я сегодня получила от Кристофера, не дадут результата, я попробую купить немного краски у этого человека. А если бы ничего не получилось и если бы на этого человека можно было положиться, будучи уверенным в том, что он не станет так много говорить и не выболтает тайны, я обсудила бы с королевой возможность доверить ему расписывать статуи. То есть если моя работа ее устроит, если я сумею создать статуи четырех детей, которых никогда не видела, если все, что я пытаюсь сохранить в тайне, включая мой все усиливающийся интерес к Нику Саттону, – если, если, если! – все это не вспыхнет прямо перед моим красивым разрисованным лицом…
– Слава Богу, ты пришла, – сказал Джон Баркер в тот момент, когда я вошла в лавку, где двое цирюльников-хирургов, согнувшись, бальзамировали труп. Джон был умелым бальзамировщиком. Он занимался телами и Уилла, и Эдмунда. – Какая неприятность, – продолжал он, – смерть накануне всех этих королевских свадебных празднеств. А я ждал, что навощенный саван принесет твоя сестра.
Томас Мерридью, богатый галантерейщик, внезапно умер за день до того, как испанская принцесса должна была торжественно появиться в Лондоне. До меня доносились сдавленные рыдания и причитания с верхнего этажа дома Мерридью. Даже его лавка, в которой его тело лежало на прилавке для бальзамирования, была затянута черной тканью.
– Ты, наверное, знаешь, – продолжал Джон, – что его семья и гильдия должны будут отложить похороны на три дня, до тех пор, пока пройдет свадьба. Смерть никого не ждет, но король постановил, что похороны и траур сейчас не приветствуются, а что этот король постановит, то и получает, – сказал он, слегка вздрогнув. Его помощник, другой цирюльник-хирург, чьего имени я не могла вспомнить, не сказал ни слова, он продолжал работать, не поднимая взгляда.