Религиозный элемент придавал этим войнам несколько иной характер, вдохновлял людей на чудеса выносливости, стойкости, а иногда и нетерпимости. Он также помогает объяснить, как и почему десятки тысяч христиан и мусульман продолжали участвовать в этой затянувшейся борьбе на протяжении стольких десятилетий. Энтузиазм представителей ближневосточного ислама понять легче. Джихад — религиозная обязанность, а вовсе не добровольная форма покаяния, и поколения мусульман могли черпать вдохновение из череды побед Зангидов, Айюбидов и мамлюков. Продолжительная привлекательность крестоносного движения в Западной Европе является более удивительным явлением на фоне бесконечной череды угнетающих поражений и перенаправления священных войн на новые театры военных действий. Сам факт непрерывной вербовки крестоносцев на протяжении всего XII и XIII веков и даже после этого иллюстрирует неотразимую привлекательность принятия креста — участия в предприятии, которое соединяет идеалы военной службы и покаяния — и, в конце концов, очищения души от греха. Начиная с 1095 года латинские христиане всем сердцем приняли идею о том, что участие в Крестовом походе — позволительная и действенная форма религиозного рвения. Людей не тревожил вопрос о союзе насилия и религии. И даже когда критика крестоносного движения стала набирать обороты, возникавшие вопросы относились к таким аспектам, как нерешительность в исполнении обязательств и финансирование, а не к основополагающему принципу о том, что Бог поддержит и вознаградит тех, кто участвует в войне за него. [416]
Столь длительная привлекательность крестоносных идеалов заслуживает внимания, так же как и напрямую связанное с ней двухсотлетнее существование франкского Утремера. Хотя тут нам, конечно, никуда не деться от факта, что латиняне проиграли войну за Святую землю. Путь от победы Первого крестового похода в 1099 году до падения Акры в 1291 году никоим образом не был чередой поражений и упадка. Но от неудачи в Дамаске Второго крестового похода в 1148 году до бесславного пленения в Египте короля Людовика в 1250 году судьба отнюдь не баловала крестоносцев успехами. Историки обычно сводят все объяснения к исламу, предполагаемому оживлению джихада и объединению мусульман всего Среднего и Ближнего Востока. В действительности же до прихода мамлюков тяга к священной войне была спорадической, а панлевантийское единство в лучшем случае эфемерным. Конечно, события в исламском мире влияли на исход Крестовых походов, но работали и другие, более мощные факторы.
Фундаментальной причиной окончательного поражения христианства в борьбе за господство в Восточном Средиземноморье была сама природа крестоносного движения. Идея священной войны в 1095–1291 годах не оставалась статичной. Она развивалась, хотя происходившие изменения не всегда были очевидными для современников, приспосабливалась и корректировалась в соответствии с более масштабными событиями, влиявшими на религиозное мышление, в том числе объединение первоначальной миссии и обращения как средства одоления нехристианских противников. На протяжении всего указанного выше периода экспедиции крестоносцев оставались плохо приспособленными к делу защиты и завоевания Святой земли. Чтобы выжить, государствам крестоносцев была отчаянно необходима военная помощь извне, но в форме постоянной (или хотя бы продолжительной) и послушной военной силы. Крестовые походы чаще приносили кратковременный «впрыск» массовых армий, часто отягощенных не участвующими в военных действиях лицами и возглавляемых независимыми правителями, сосредоточившими внимание на собственных целях.
Тот факт, что крестоносное движение в целом не отвечало интересам Утремера, не должен удивлять, потому что эта форма священной войны не была предназначена для достижения такой цели. Изначально Крестовые походы возникли как добровольная и личная форма покаяния. Участники могли стремиться к выполнению поставленной цели — захвату конкретного города или защите региона. Они также могли представлять себя выполняющими свой долг служения Богу, оказывая помощь братьям-христианам, и даже подражающими страданиям самого Христа. И все же всегда в центре крестоносного импульса лежало обещание индивидуального спасения, гарантия того, что наказание за грехи будет отменено благодаря совершению вооруженного паломничества. Главная привлекательность Крестового похода заключается в его способности искоренить позор греха, дать возможность избежать проклятия. Поэтому тысячи латинян в Средние века принимали крест.
Лихорадочная аура религиозности, которая окутывала большинство экспедиций крестоносцев, могла внушить их участникам единство цели и не имеющее себе равных упорство, помочь им совершать беспрецедентные подвиги. Именно это чувство небесной поддержки и высокой духовности дало армии Людовика IX силы выжить в битве при Мансуре, а участникам Третьего крестового похода — выдержать страшную осаду Акры. Оно же заставило франков, рискуя полным уничтожением, в 1099 году пойти на Иерусалим. Пылая энтузиазмом, крестоносцы смогли одержать победу над несокрушимым противником, однако нельзя забывать, что пламенную страсть зачастую невозможно контролировать. Армии крестоносцев состояли из тысяч индивидов, каждый из которых в конечном счете горел желанием найти собственный путь к спасению души. Поэтому ими почти невозможно было управлять так же, как другими, более традиционными военными силами. Раймунд Тулузский понял это на собственном опыте в Маррате и Арке во время Первого крестового похода, а Ричард Львиное Сердце — когда дважды отступил от Иерусалима. Вероятно, ни один христианский монарх или даже командир так и не понял, как направить в нужную сторону силы, стремящиеся к спасению души.
В XIII веке такие папы, как Иннокентий III, пытались контролировать крестоносцев посредством регулирования и институционализации священной войны. Но они столкнулись с другой проблемой: как укротить страсть, не погасив огонь, который давал этим освященным кампаниям силу? Они также не сумели найти правильную формулировку, и новые идеи о реконфигурации всего фундамента крестоносной деятельности — с профессиональными силами, размещенными на Ближнем Востоке на долговременной основе, — возникли слишком поздно и почти не вызвали отклика.
Некоторые историки предположили, что христианство потерпело поражение в войне за Святую землю из-за постепенного спада крестоносного энтузиазма после 1200 года — этот недуг якобы был привнесен папскими манипуляциями и осквернением «идеала». Такой взгляд представляется несколько упрощенным. Это правда, что в XIII веке не было таких же массовых экспедиций, как в 1095–1193 годах, но множество кампаний меньшего масштаба все еще велись, пусть даже направленные против нового врага и на других театрах военных действий. Если уж на то пошло, упадок коснулся прямой озабоченности латинской Европы судьбой Святой земли, но это явное ухудшение тоже нет смысла преувеличивать. Крупные кампании XII века были вызваны большими сейсмическими потрясениями — падением Эдессы, битвой при Хаттине, — а в других случаях западное христианство часто оставалось глухим к отчаянным призывам Утремера о помощи. Домашние проблемы и заботы — от споров о престолонаследии и династической вражды до неурожаев и вспышек ереси — значили больше, чем нужды переживающих тяжелые времена государств крестоносцев. Пусть судьба Иерусалима и Святой земли была жива в памяти, весь ход истории Крестовых походов доказывает, что большинство латинян, живущих в Европе, не пребывали в постоянной тревоге относительно событий на Востоке и потому редко стремились бросить свои дома и налаженную жизнь, чтобы спасти далекий, хотя и священный аванпост.