Ги сделал попытку прорваться на северо-восток к возвышенностям, где два одинаковых выхода горной породы — Рога Хаттина — охраняют седловину между ними и похожий на чашу кратер. Здесь две тысячи лет назад поселенцы железного века создали некое подобие форта на холме, и его древние разрушенные стены все еще могли предложить франкам некоторую защиту. Собрав оставшиеся войска под Истинным крестом, король стал готовить уцелевших рыцарей к последней решительной схватке. Единственную надежду христианам давал удар в самое сердце армии Айюбидов — по Саладину лично. Если желтое знамя султана будет повержено, ход сражения вполне может измениться.
Много лет спустя аль-Афдаль описывал, как он, стоя рядом с отцом, в страхе наблюдал, как франки дважды наносили тяжелые удары через седловину Рогов, направляя своих коней прямо на них. В первый раз их едва удалось отбить, и принц, обернувшись, увидел, что его отец «охвачен горем… его лицо было бледным». Другой свидетель описал ужасный урон, нанесенный латинянам, когда они повернулись спиной к Рогам, потому что преследовавшие их мусульмане умело орудовали копьями и мечами. Но даже при этом, как вспоминал аль-Афдаль, «…франки перегруппировались и атаковали, как раньше, оттеснив мусульман к Саладину, но их снова заставили отступить. Аль-Афдаль крикнул:
— Мы разбили их!
Но отец повернулся к нему и сказал:
— Тише, мы еще не разбили их, пока не упал тот шатер. — Пока он говорил эти слова, шатер упал. Султан спешился, распростерся ниц, возблагодарив Господа Всемогущего, и заплакал от радости».
Когда королевские позиции были опустошены, Истинный крест захвачен, и остатки сопротивления христиан сломлены, Ги и вся знать латинского королевства, за исключением нескольких рыцарей, сумевших ускользнуть, были взяты в плен, и с ними несколько тысяч франкских пехотинцев. Еще много тысяч были убиты. [211]
Когда шум битвы стих, Саладин, сидя у входа в свой шатер, стал принимать самых важных пленных. По обычаю к ним следовало относиться с почестями и со временем позволить выкупить, но султан сначала призвал на аудиенцию двух самых важных пленных — короля Иерусалима и своего общепризнанного врага Рено де Шатийона. Когда эта пара оказалась перед ним, Саладин повернулся к Ги, «который умирал от жажды и дрожал от страха, как пьяница», и любезно предложил ему золотую чашу, полную ледяного джулепа. Король сделал несколько жадных глотков этого божественного эликсира, но, когда он передал чашу Рено, султан заметил через переводчика: «У тебя не было моего разрешения давать ему напиток, так что этот дар не подразумевает его безопасности от моей руки». Дело в том, что по арабской традиции предложение гостю еды или питья равнозначно обещанию защиты. По утверждению мусульманского хрониста, затем Саладин повернулся к Рено и «стал бранить за его грехи и… предательство». Когда франк стойко отверг предложение принять ислам, султан «встал, чтобы смотреть ему в лицо, и снес ему голову. После того как Рено был убит и унесен прочь, Ги начал дрожать от страха, но Саладин успокоил его», заверив, что его не постигнет подобная участь. И король Иерусалима был уведен в плен. [212]
Личный секретарь султана Имад аль-Дин постарался наиболее точно воскресить в памяти сцену, свидетелем которой стал после наступления темноты. Когда тем вечером тьма опустилась на Галилею, «султан, — писал он, — расположился на равнине Тивериады, как лев в пустыне, или луна в своем полном величии», а «мертвые были разбросаны по холмам и долинам… Поэтому запах победы был приправлен вонью мертвечины». Идя по полю боя, которое «превратилось в море крови», а пыль «стала красной», Имад аль-Дин лично убедился, какого масштаба бойня произошла в тот день: «Я шел мимо них и видел конечности павших, отрубленные и разбросанные повсюду, рассеченные надвое головы, перерезанные глотки, сломанные хребты… Тела были расчленены…»
Даже двумя годами позже, когда мусульманин из Ирака проезжал по полю сражения, он издалека увидел кости мертвых, «одни были свалены в кучу, другие разбросаны».
4 июля 1187 года полевая армия франкской Палестины была разгромлена. Захват мусульманами частицы Истинного креста нанес сокрушительный удар боевому духу христиан на всей территории Ближнего Востока. Имад аль-Дин заявил, что «крест — это приз, которому нет равных, потому что он высшая драгоценность их веры». Он верил, что захват Истинного креста «для них важнее, чем потеря короля, это тяжелейший удар, который их настиг в сражении». Реликвия была прикреплена вверх тормашками к копью и увезена в Дамаск. [213]
В бою было захвачено так много латинских пленных, что рынки Сирии оказались переполненными, и цена на рабов упала до трех золотых динаров. Кроме Рено де Шатийона казнили только воинов из духовно-рыцарских орденов. Эти смертоносные франкские «подстрекатели» были сочтены слишком опасными, чтобы оставить их в живых, кроме того, они были бесполезны в роли заложников, поскольку обычно отказывались просить выкуп за свое освобождение.
Имад аль-Дин писал: «Саладин с радостным лицом сидел на своем возвышении 6 июля, когда к нему привели сто или двести тамплиеров и госпитальеров. Лишь немногие приняли предложение принять ислам, на остальных набросилась банда учеников и суфиев… набожных людей и отшельников», непривычных к актам насилия. Имад аль-Дин так описал сцену убийства: «Некоторые рубили и резали чисто, и получили за это благодарность, другие отказывались, не могли совершить убийства, и были прощены, некоторые ставили себя в дурацкое положение, и другие занимали их места. Я видел, как они убивали неверие, чтобы дать жизнь исламу, и уничтожали многобожие, чтобы создать единобожие».
Победа Саладина над силами латинского христианства была абсолютной. Шестью днями позже он написал письмо, вновь переживая свою победу, утверждая, что «сияние меча Господа вселило ужас в многобожников», а «господство ислама расширилось». «Это был, утверждал султан, день благодати, когда волк и стервятник водят дружбу, а смерть и плен следуют по очереди… момент, когда наступил рассвет после ночи неверия». Со временем он возвел триумфальный купол на Рогах Хаттина, разрушенные очертания которого видны по сей день. [214]