Саладин начал наступление атакой на западную стену, но после пяти дней ничего не решивших боев у башни Давида переключился на более уязвимый северный участок вокруг Дамасских ворот — вероятно, неосознанно следуя прецеденту, созданному участниками Первого крестового похода. 29 сентября, столкнувшись с отчаянным, но безнадежным сопротивлением, мусульманские саперы сумели проделать брешь в городской стене. Теперь Святой город оказался беззащитным. Надеясь на чудо, франкские матери брили головы своим детям во искупление, а священнослужители возглавляли шествия босиком по улицам, но ничего поделать было невозможно. Падение города было неизбежно.
Реакция султана на создавшуюся ситуацию и способ подчинения Иерусалима имеют очень важное значение, поскольку именно они создали репутацию Саладина в истории и в народе. Некоторые факты, подтвержденные и мусульманскими, и христианскими источниками, неоспоримы. Войска Айюбидов не грабили Святой город. Примерно 30 сентября султан и Балиан Ибелин согласовали условия сдачи Иерусалима без кровопролития. И 2 октября 1187 года Саладин вошел в Иерусалим. Веками много говорилось о «мирной оккупации» Иерусалима Айюбидами. Широко распространились две взаимосвязанные идеи. Люди считали, что «мирная оккупация» продемонстрировала большую разницу между исламом и латинским христианством, потому что завоевание города участниками Первого крестового похода в 1099 году стало кровавой бойней, а момент триумфа Айюбидов показал сдержанность и человеческое сострадание. Саладин, как предполагалось, сознавал, что его кампания сравнивается с Первым крестовым походом, и понимал, что значит сдача города, достигнутая в результате переговоров, для имиджа ислама, для современного восприятия его собственной карьеры и следа, который он оставит в истории. [217]
Проблема с указанными выше взглядами заключается в том, что они не подтверждаются большинством важных современных свидетельств. Два из них являются самыми существенными: рассказ Имад аль-Дина, секретаря Саладина, который прибыл в Иерусалим 3 октября 1187 года, и письмо Саладина халифу Багдада, написанное вскоре после сдачи Иерусалима. Не то чтобы этим материалам следовало доверять только потому, что они написаны людьми, находившимися в центре событий. Скорее они помогают проникнуть в суть того, что сам султан думал о событиях, происшедших в Святом городе, и как хотел их представить.
Оба источника показывают, что в конце сентября 1187 года Саладин намеревался разграбить Иерусалим. По утверждению Имад аль-Дина, султан при первой встрече сказал Балиану: «Вы не получите ни прощения, ни милосердия! Наше единственное желание навечно покорить вас… Мы будем убивать и брать вас в плен скопом, проливать кровь мужчин и обращать бедняков и женщин в рабство». То же самое подтверждается в письме Саладина, в котором сказано, что в ответ на просьбу франков об условиях сдачи «мы наотрез отказались, желая только проливать кровь мужчин и обращать в рабство женщин и детей». Но при этом Балиан пригрозил, что, если не будет приемлемых условий сдачи, латиняне станут сражаться до последнего человека, уничтожат все священные для мусульман места в городе и казнят тысячи мусульманских пленных, которые содержатся в Иерусалиме. Это был отчаянный ход, но он заставил султана умерить свои амбиции, и он неохотно согласился на сделку. Судя по некоторым свидетельствам, он опасался, что такой шаг может быть расценен как признак слабости Айюбидов. В письме Саладин осторожно оправдывает свое решение, подчеркивая, что эмиры убедили его пойти на сделку, чтобы предотвратить ненужные потери среди мусульман и чтобы закрепить победу, которая и так уже практически одержана. Имад аль-Дин повторил эту идею, обстоятельно описав «совет», во время которого султан выслушивал советы своих помощников. [218]
Это свидетельство дает нам понятие об образе мыслей Саладина в 1187 году. Насколько можно понять, его основным желанием было представить себя справедливым и великодушным победителем. Вряд ли он в тот момент думал о каких бы то ни было параллелях между его поведением и действиями первых крестоносцев или хотел представить ислам силой мира. На самом деле ни в письме султана, ни в повествовании Имад аль-Дина нет никаких ссылок на бойню 1099 года. Вместо этого Саладин считал необходимым объяснить и оправдаться, почему не мог уничтожить франков в Иерусалиме после того, как мусульмане ворвались в город. Он больше всего боялся, что мирное покорение Иерусалима повредит его образу преданного борца за веру, правителя, который заставил ислам принять господство династии Айюбидов, обещав непримиримый джихад против франков.
Это понимание заставляет нас по-новому оценить характер и намерения Саладина, но не следует впадать в другую крайность, полностью противоположную первой. Поведение султана необходимо оценивать в соответствующем окружении, по существовавшим в то время стандартам. По этим меркам действия Саладина осенью 1187 года были относительно мягкими и терпимыми. [219] Согласно обычаям средневековой войны, которые в общих чертах разделялись и признавались и левантийскими мусульманами, и франкскими христианами, жители осажденного города, стойко отказывающиеся капитулировать до того, как городские укрепления оказываются разрушенными, могут ожидать жестокого обращения. Обычно в такой ситуации противники уже не вступают в переговоры о капитуляции, и мужское население города истребляют, а женщин и детей обращают в рабство. Даже если окончательное урегулирование в Иерусалиме было достигнуто под влиянием угроз Балиана, по нормам того времени условия, на которые согласился Саладин, были весьма благородными, и, что еще важнее, они были выполнены.