– Хотел бы, да ты на сто процентов опять втюрился не пойми в кого.
– Лара классная.
– Лариса зовут? Мне она уже не нравится. Женщину, причинившую мне боль впервые, именно так звали.
– Ты о враче-стоматологе Ларисе Борисовне? Которая тебе удаляла нерв без анестезии на первом курсе?
– Да. Красивая хоть?
– На Сандру похожа.
– Певицу из восьмидесятых? Надеюсь, она не ее ровесница?
– Ей меньше, чем мне.
– Саня, ты паспорт проверь. Вдруг ей пятьдесят? В твоей коллекции неподходящих баб еще не было бабушек, а ты любишь наступать на новые грабли…
– Ладно, отдыхай, друг. До связи.
– Нет, постой!
Но Соль уже отключился, потому что Лара вернулась.
– Я готова продолжать просмотр фотоальбома, – сказала она, усевшись.
– Затянуло?
– Да, это, пожалуй, самое интересное занятие за последнее время. Твой отец изумительный фотограф, а ты рассказчик. Я как будто документальное кино смотрю.
В этот момент зазвонил телефон Ларисы.
Сашу полоснула ревнивая мысль о том, что это муж… почти бывший, но он отогнал ее.
И правильно. Звонил Беркович.
Лариса ушла разговаривать с ним в соседнюю комнату. Вскоре вернулась.
– У Соломона Борисовича, похоже, проблемы, – сказала она.
– Какие именно?
– Не сказал. Но сообщил, что завтра его не будет на работе и телефон он выключит. Просил передать, что по всем рабочим вопросам господин Соль должен обращаться ко мне.
– И обращусь.
– Вообще-то, мне Борисыч выходной на завтра дал. Да и ты уезжаешь.
– Да? А, да! То есть нет. Я наврал.
– Зачем?
– Скучно одному пироги есть, вот решил кого-нибудь заманить к себе в гости, – отшутился Саша. – О, я знаю, что показать сейчас! Садись. – Когда Лара заняла место, на котором сидела до этого, Соль положил ей на колени альбом и ткнул в фотографию, на которой пожилой мужчина в тяжелых очках держал в каждой руке по ребенку, обнимая их за талии. – Кто это? – спросил Саша.
– Папа и его дети?
– Да. Но кто они?
– Это какие-то знаменитые люди? – предположила она.
– Лара, присмотрись.
– Я даже не понимаю, это две девочки или два мальчика, – покачала головой Лариса. – Оба в шортах, сандалиях. И стрижки «под горшок». Братья Чадовы или сестры Арнтгольц?
– Это брат и сестра. И они не пошли в артисты, хотя могли бы.
И тут ее осенило:
– Неужели… Берковичи?
– Они самые.
– Вот это да! И кто из них Соломон?
– Вот веришь или нет, не знаю. На другой, более поздней, фотографии я смог отличить близнецов.
– Тут и другая есть?
– Не в альбоме, в одной из коробок с папиными работами.
– А можно спросить?
– Спроси.
– От чего умер твой отец? Не старый же был.
– Скончался в возрасте сорока девяти лет от инфаркта.
– Такой светлый, позитивный, талантливый человек и так рано ушел. Жаль. У него были проблемы с сердцем?
– До поры до времени нет. Но одно время много переживал, вот и подорвал здоровье.
Саша видел по лицу Лары, что она хочет спросить «Чем?». Все женщины любопытны. Она не исключение. И решил поделиться с нею:
– У отца был роман на стороне. Мама не знала о его любовнице. Только я.
– Сколько же тебе было, когда…
– Мало. Я еще в школу не ходил. Но я был очень наблюдательным ребенком. Однако производил впечатление отстраненного. Всем казалось, я витаю где-то, ничего не замечая вокруг. А я все видел, чувствовал, понимал.
– И кем была эта женщина?
– Она работала во Дворце культуры, как и мой отец. Была младше. Свободная. Очень красивая. И высокая. Отец мой ростом не вышел и, как многие компактные мужчины, млел от крупных женщин. Я очень хорошо помню фотосессии, которые он устраивал для нее. Ставил на пьедестал, как богиню, и снимал, снимал…
– Сколько длился их роман?
– Года полтора, не меньше. Я думаю, отец даже подумывал бросить ради своей возлюбленной семью, но я был так привязан к нему и постоянно отирался рядом…
– Они расстались?
– Да. И она уехала. Кажется, в Питер. А отец, хоть и казался спокойным, очень разрыв переживал.
– Откуда ты знаешь?
– Он сначала пересматривал фотографии своей избранницы каждый день, потом напился впервые в жизни – он не употреблял вообще – и сжег их. Развел костер прямо у себя в студии и кидал в него снимки. А вскоре после этого стал на сердце жаловаться. С валидолом ходил постоянно. И однажды, печатая фотографии, просто осел на пол и умер.
Лара взяла его руку в свою и крепко сжала.
– Сочувствую.
– Это было давно, я уже смирился. Но спасибо.
– А что, ни одной фотографии этой женщины не сохранилось?
– Одна есть. Я спрятал ее от отца. Очень она мне нравилась.
– Покажешь?
– Хорошо. Дай альбом.
Лара переложила альбом на колени Александра. И он начал листать страницы. Дошел до той, на которой имелось большое групповое фото. Но не оно нужно было Саше. Под этим фото скрывался портрет женщины, что разбила отцовское сердце.
Соль вытащил его, просунув под большую фотографию указательный палец. Протянул снимок Ларисе. И она стала рассматривать.
– Красивая, ты прав, – проговорила Лара. – Похожа на гречанку.
– Неудивительно, ведь она тут в образе богини Афины. Но эта женщина еврейка.
Лара вертела в руках фотографию, чтобы на нее лучше падал свет, и увидела надпись на обороте. Отец подписывал снимки. Не все, но многие. Ставил даты и отмечал места, где они сделаны, чтобы не забыть с годами. Иногда имена…
– Дора? – прочла Лариса. – Женщина, которая разбила сердце твоему папе…
– Дора Эдуардовна Эленберг, – проговорил Саша.
Она сидела в ванне. Ржавой, облупленной. Вода, что текла из болтающегося на соплях крана, была желтой и пахла хлоркой. Фаина взяла пузырек с шампунем и плеснула перламутровой жидкости с ароматом клубники в ванну. Лучше не стало.
Фая подставила под водную струю затылок. Лицо уткнула в колени…
Заплакала.
Слезы не принесли облегчения. Только разожгли злость.