Клинок упал. Золотистая голова отлетела от плеч. Ди заскулил и тоже лишился жизни.
– Плоть от твоей плоти, – сказала Глориана. – Почему? – Она покинула Ди и поползла вверх по ступеням, одолевая их одну за одной, прочь от трупов.
– Развращенная плоть, – безмятежно разъяснил Монфалькон, опять водружая палаш на плечи и не отрывая взгляда от своей жертвы. – Ей надлежало умереть вместе с остальными девочками. Но она согласилась на предложенное Герном. Дабы спасти свою жизнь. Остановить ее я не мог. Потом родилась ты, и я вознадеялся, что ты придешь и искупишь все здесь содеянное. Однако ты последовала за нею по пути развращения, совсем скоро. Моя супруга и мои мальчики стали следующими. Я не мог отдать ему сыновей, видишь ли, или жену. У него было скверное воображение, как у большинства чудовищ. Каково сие, быть во власти едва не безмозглого зверя! Все-таки я ждал. Строил планы, лелеял стремления. Я хотел, чтобы ты стала златой статуей, наделила смыслом все мои муки. Ты и Альбион. И без малого тринадцать лет казалось, что мои труды, мои жертвы были не напрасны, что совместно мы достигнем Века Добродетели. Затем и ты отдалась чудовищу. А ныне я убью тебя и положу сему конец.
Сего она ожидала. Взывать к нему Глориана не могла. Она закарабкалась по ступеням, минуя одну за одной, быстрее и быстрее, а он шел за нею, поскрипывая железом, сосредоточась взглядом на ее горле. Она добралась до трона и, сама не понимая, что делает, на него воссела. Он замер.
– Вскоре он может начаться снова, – объявил он. – Когда скверная кровь истребится раз и навсегда.
Она испугалась за выжившего ребенка.
– Пойдем, – сказал он, указуя на плиту. – Ты умрешь там, где родилась. Ты не должна была существовать. Ты – кошмар.
Она издала судорожный звук, моля его не столько сохранить ей жизнь, сколько сохранить свою душу и жизнь правнучки, коя, чего он пока не ведал, спаслась от мстящего сброда.
– Грех на грех, – молвил он. – Мне нужно было прекратить сие. Слишком далеко все зашло, и Альбион чуть не был разрушен. Пойдем.
– Нет.
Он протянул серую, облеченную в перчатку руку и почти нежно коснулся ее запястья.
– Пойдем.
Великая сила ее вся была истощена. Она примирилась. Она медленно встала и была покорна. У ног ее стала оплывать свеча.
Она достигла круга лунного сияния. Продолжая держать ее за руку, Монфалькон отпихнул с плиты безглавое тело матери. Глориана, обморочна, пала на колени. Пала в кровь.
Из галереи к ней обратился неласковый, довольный голос:
– Аха, Глори. Я вижу, ты нашла старинного своего дружка.
Монфалькон зарычал и прижал ее голову к граниту.
– Вот и я, – сказал Квайр. Он будто беседовал, словно бы с Глорианой. – Он искал меня неделями. Таковы кошки-мышки, в кои мы играли, Монт и я, внутри стен.
– Ах! – Она высвободилась и поползла обратно к пьедесталу.
Монфалькон споткнулся о труп своей дочери, восстановил вертикальное положение и, нагоняя Глориану, стал медленно заносить палаш.
Тогда Квайр спорхнул вниз по лестнице, рапира в маленькой ручке, черный плащ парит, сомбреро сметено, густые волосы скачут вкруг длинного лица; рванул к Монфалькону, как терьер к медведю, и встал перед ним, ухмыляясь.
– Вот он я, Монт.
Широкое лезвие со свистом ринулось вниз, дабы полновесно сокрушить Квайрову защиту. Квайр отпрянул, и Монфалькон устрашающе возликовал в полный голос. Квайр уравновесился свободной рукой и попытался достать кинжал из ножен на бедре, но те соскользнули слишком далеко за спину. Тогда он нырнул и оказался за спиной обертывающегося Монфалькона, тот же нанес боковой удар, чтоб разрубить Квайра пополам на уровне талии. Но Квайр в танце отскочил, целя ответный укол в единственную незащищенную плоть Монфалькона – его серое лицо. Меч тронул Монфальконову щеку, ровно под глазом, и был отбит железной дланью. Палаш взлетел вновь.
Глориана закричала обоим:
– Нет! – Она не стерпела бы новых убийств. Она скорее умерла бы сама.
Квайр улыбался, когда его тонкий клинок поразил Монфалькона в правое око и вонзился в голову.
Обрушение падшего серого лорда эхом, эхом, эхом отзывалось внутри Глорианы. Она зажала уши. Она закрыла глаза. Она плакала.
Сквозь тьму Квайр приблизился к ней, и вновь она стала пятиться, карабкаясь, к трону, словно боялась его так же, как боялась своего деда.
Квайр остановился.
– Я спас тебя, Глори.
– Се неважно, – сказала она.
– Что? Никакой признательности? Ноль любви?
– Ничего, – сказала она. – Ты хорошо меня обучил. Ты обучил меня любить лишь самоё себя.
Он был доволен победой над Монфальконом. Он близился с прежней своей развязностью.
– Но сегодня я – герой, а не злодей. Разве я не оправдался хоть немного? Поцелуй, по меньшей мере, Глори. Для твоего Квайра, что любит тебя сердечно и будет любить тебя всегда.
– Ты лжец! Ты не способен любить. Ты тварь, сотканная из одной ненависти. Ты имитируешь любую эмоцию. Ты не чувствуешь почти ничего.
Он поразмыслил над сказанным.
– В общем верно, – согласился он. – Так и было. – Двинулся вновь. – Но теперь я тебя люблю. – Вложил меч в ножны. – Я пойду. Но сперва скажи мне спасибо.
– Как долго ты здесь был? Как долго наблюдал? Позволил драме развернуться вплоть до кульминации – и стал действовать? Разве ты не мог спасти жизнь сей несчастной – моей матери, кою ты использовал столь скверно?
– Ди был ею доволен, и, пока ее разум был успокаиваем тем, что я ей давал, она получала удовольствие от доктора. Они были счастливы несколько месяцев. Счастливее, чем когда-либо прежде, оба. И она убила его, не забывай.
– Ты мог ее спасти.
Его плечи равнодушно дернулись.
– Зачем?
– Значит, ты все еще прежний жестокий Квайр.
– Я все еще практичный малый, я знаю. Сии ярлыки навешивают на меня другие. Меня зовут капитан Артурий Квайр. Я – ученый и солдат из хорошей семьи.
– А равно наимогущественнейший, наизловреднейший негодяй Альбиона. – Она над ним издевалась. – Ты не получишь моего поцелуя, Квайр. Ты – дезертир! Ты бежал. Ты лишил нас опоры.
– Что? При стольких свидетелях обвинения? Я был тактичен, определенно. – Квайр сделал еще шаг вперед.
Она улыбалась.
– Сейчас никто тебя не обвиняет. Такова ирония ситуации. Твои жертвы прощают тебя либо не желают верить в то, что ты – причина их горестей! – Она отступила.
Он остановился. Упер руки в боки.
– Мне нет смысла корчить из себя героя. Мне вечно твердили: тот, кто спас честную девицу от смерти, получит награду. – Его тон посерьезнел. – Я хочу тебя, Глори.