– Быть может, прелюдию и песню?
– Превосходно.
– Мастер Толчерд сотворит иллюзии. А роли – рыцарей, богов, богинь, чудовищ и тому подобное?
– Выберите кого пожелаете.
– Некоторые уже выбрали роли по себе. Требуется ваше распоряжение, Ваше Величество. – Его темное лицо искало улыбки.
– Оно у них есть.
Мастер Галлимари был несколько раздосадован, обескуражась явным равнодушием Королевы к изысканным развлечениям, приуроченным к Дню Восшествия. Впрочем, после Весенних Торжеств он сделался привычен к ее неприкрытому безразличию. По временам он был уверен, что она винит его в смерти леди Мэри. Колеблясь, в надежде распознать отрицание либо подтверждение своих страхов, он добавил:
– А музыка, Ваше Величество?
– Закажите что-нибудь.
– Композитору и консорту надо заплатить.
– Мы им заплатим.
– И танцорам.
– Мастер Патер может предоставить танцоров, как обычно.
– Вестимо, Ваше Величество.
Мастер Галлимари взглянул сверху вниз на вялый, трагический лик Королевы Альбиона.
– Ваше Величество не рассержено?
– Летними Развлечениями? Ваши выдумки, мастер Галлимари, как всегда, превосходны. То будет развеселая забава.
Он определенно уловил иронию.
– Кажется, Ваше Величество, что вы утратили интерес к моим трудам. Если чего-либо недостает…
Она улыбнулась и сделалась милостива.
– Мастер Галлимари, единственный ваш промах в том, что вы воображаете осуждение, когда находите во мне лишь грусть. – Она встрепенулась. – На вас моя надежда, мастер Галлимари, вдруг вам удастся перенастроить струны моей души. Приложите к тому все усилия. Они будут нами оценены.
В облегчении статный наполитанец умчался, прежде согнувшись в поклоне и распрямившись, долой с ее глаз.
Королева узрела Уну, графиню Скайскую, в летних шелках и пружинящей вертюгали, пересекавшую лужайку в обществе блуждавшей в облаках леди Блудд, коя, завидев тяжелых рептилий, выкатила глаза и вцепилась комичнейшим жестом в руку графини.
– Драконы, воистину!
– Они охраняют Королеву, – молвила Уна беспечно, – на манер драконов опасливой Королевы Гвиниферы.
– Она в них нуждается. – Леди Блудд сосредоточилась. – Мы все в опасности. Особенно дамы. Грядет новое женоубийство. Так полагает и Уэлдрейк. – Она обменялась взглядами с хладноокой ящерицей.
– Вы о чем-либо прослышали?
– Ощущение, не более.
– Непохоже на вас, леди Блудд, – доверяться одним ощущениям.
– Не те настали дни, чтоб оказывать доверие логике. Чем разумнее ты, тем смятеннее. А мой бедным ум вечно смятен и в лучшие из времен. – Леди Блудд улыбнулась с самоиронией, затем склонилась в реверансе, завидев входящую в сад Королеву. – Ваше Величество.
– Леди Блудд. Уна. Прекрасный день.
– Как по мне, боюсь, слишком жаркий, – сказала леди Блудд, приноравливая манжеты и воротничок, взбивая медные кудри. – Жаждется невыносимо.
Троица двинулась в направлении мраморного фонтана: Царь Александр Великий и Двор Царицы Гекаты Иберийской, с нимфами вод и дельфинами. Все подставили лица брызгам.
– Се жарчайшее наше лето. – Королева смахивала влагу с наживотника и юбок. – Оно словно заразило весь дворец, возбуждая нелепые страсти, непредвиденные страсти в самых неожиданных людях.
– Ваше Величество полагает, что лишь погода создает сие настроение? – Леди Блудд говорила, будто надеясь на надежду.
– Погода существеннейше влияет на все. – Глориана воздела очи к синему небу, затенив солнечный диск дланью в кружевных ножнах. – Я всегда имела сильную слабость так считать, леди Блудд. Вот увидите. Едва погоды смягчатся, наша чувствительность обретет лучшую гармонию.
Оступившаяся леди Блудд припрыгнула и понеслась вперед, крутя руками, пока не уравновесилась.
– Я приободрена, мадам. – Она заозиралась, как бы ища присесть, а может, бутылку.
Из-за большого дронта, что выстрижен был из куста, донесся вопль, и показалось долгоногое создание, одетое явно в шахматный доспех; оно перебежало тропу, вломилось в следующий кустарник и выпало на лужайку. Королева и ее леди изумленно замерли, увидав засим трио стражей – брыжи и табарды колышутся, шапки наискось, мечи наголо, – что гнались за бронированной, отблескивавшей фигурой, а вслед стражам, одышлив, умоляющ, в перепятнанной блузе и бархатной шапочке, мастер Толчерд вопил:
– Держи! Держи! Не повреди!
– Мастер Толчерд! – Глас Королевы притормозил его на полушаге, каковой он преобразил в неловкий поклон, не отнимая глаз от солдат и их добычи. – Кто сей, сир? – Королева была повелительна – по привычке, и, может быть, желая позабавить двух своих подруг. – За кем они гонятся, мастер Толчерд?
Он попытался заговорить. Захлопал руками. Он был в агонии, в незримых тисках.
– Мадам. Потребно лишь малое вмешательство. Простите меня.
– Некий ваш слуга? Некий пленник тана?
– Нет, Ваше Величество. Не совсем слуга. Ах ты ж! – Ему не терпелось продолжить преследование. Он метал беспокойные взгляды на сверкающую, будто разграфленую на клетки фигуру, что обегала теперь раз за разом солидный тисовый кустарник, остриженный под замок, уплощила рассаду трехцветных фиалок и повергла наземь одного солдата.
– Я решила поначалу, – сказала леди Блудд, – что сир Танкред сбежал из Башни. – Она раскаялась в недостатке такта и схлопнула восхитительные губки.
– Кто сей, сир? – вопросила Королева.
– Харлекин, мадам.
– Лицедей? Что роднит его с вами?
– Он мой, мадам. Сделан мной, мадам. Механическое существо, мадам. Я намеревался представить его вам – преподнести его в дар, позднее. Только, молю вас, мадам, велите стражам его не повредить. Машинерия там деликатная.
– И весьма бегучая? – Королева развлекалась.
– На данном этапе. Сие будет поправлено. Если позволите продолжить, мадам.
– Постарайтесь не уничтожить весь наш сад, мастер Толчерд.
Изобретатель наскоро поклонился, благодарен, и вновь заторопился, вопя оставшимся стражникам:
– Держи! Так вы его повредите. Дайте мне добраться до рычага, и он заглохнет!
Три женщины уселись на каменную скамью и засмеялись с непосредственностью, коей не наслаждались много недель.
Однако именно сей смех вновь напомнил бедной Глориане о ее долге, ибо она желала возвернуть своему Двору уверенность, счастливую веру, что пребывала под угрозой. Монфалькон, затерявшись в темных подозрениях, более не прилагал воли к установлению спокойства, хотя и клялся, что цель его неизменна. Лорд Ингльборо, неуклонно обрастая недугами, не мог поддерживать Королеву, а пол-Совета были словно маловнимательны, поглощены собой. Даже исследовательский восторг доктора Ди убыл, хотя тот почти и не покидал своего обиталища. Видя в себе предательницу леди Мэри, Глориана, в свой черед, ощущала себя преданной Советом, хотя, не исключено, была слишком к тому требовательна. Она твердо решила, что лишь своми усилиями вернет Двору благодушие и добрую волю. Она должна возжечь подданных. Она должна вытравить из них тревожность. Она должна быть Альбионом и играть для них имперскую роль. Не стало никого, на кого она могла бы положиться, кроме Уны, – и Уна была, в основном, личной подругой, первостепенно заботящейся о личных нуждах Глорианы. Королева приказала себе прекратить смех и сидение, после чего попрощалась с дамами.