Выпроводив со своей земли незваных гостей, керуленские монголы откатились широким крылом назад и встали в степи. Ждали, расставив на вершинах высоких сопок дозоры, разминались в конном строю, наспех обучая молодых действиям в наступлении и обороне.

Борджигины не заставили долго ждать с ответом. На шестой день вышло в южную степь до тридцати пяти тысяч всадников, а к керуленским подошли еще подкрепления. На левой стороне верховьев Шууса, неподалеку от горы Хутаг, два монгольских войска, не выжидая, не обмениваясь словами, приступили к битве.

Три дня с рассвета до сумерек шли кровавые сечи, темными грозовыми тучами взлетали и свистели стрелы, тысяча за тысячей бросались друг на друга северные и южные ветви одного племени. Древний клич монголов – «Хурай!» – протяжно и жутко доносился с той и с другой стороны.

В ночь после третьего, самого кровавого, дня отряды некоторых борджигинских родов – сонидов, аруладов и других – самовольно снялись и ушли из своего стана. Тогда и хлынуло назад все войско борджигинов. Южные преследовали их до Хурха и, не решившись углубляться в ононские долины, чтобы не завязнуть в их заснеженных дебрях, возвратились к себе на Керулен…

Южные монголы одолели северных, отвели от себя страшную угрозу, но радости от победы у них не было. Слишком велики были потери, возвращавшиеся войска сотнями везли погибших и раненых. В каждом роду готовились к похоронам, прощались с уходящими к предкам. Ранен был стрелой в грудь их общий вождь – джадаранский Хара Хадан, погибли некоторые другие нойоны.

Победив в войне тех, кого в последнее время стали бояться больше, чем татар и чжурчженей, от которых всю осень и начало зимы с дрожью в сердце ждали нападения, убийств и грабежей, теперь все чувствовали лишь блеклое, необлегчающее успокоение и слабую надежду на то, что боги на небе смилостивятся и на этом беды их закончатся…

Нойоны пирами поднимали дух и себе и народу. В куренях всюду горели костры, на них по нескольку дней кипели котлы с даровым мясом, разливались большие туесы и бурдюки крепкой арзы. Народ в пьяном угаре славил подвиги воинов и тут же оплакивал ушедших.

По обычаю брызгая богам за победу, пели юролы отважным джадаранам, первыми поднявшим знамя против грозных борджигинов. Старейшины южных родов ездили в главную их ставку и говорили слова благодарности Хара Хадану за спасение народа, просили и в будущем высоко держать свое знамя, объединять керуленские рода. Тот, еще слабый после ранения, принимал гостей лежа на высокой китайской кровати, поднимал чаши вместе с именитыми родовичами.

А на севере, по границе их владений цепями протянулись дозоры и караулы. С высоких сопок воины оглядывали снежную степь со стороны Онона, ночами, лежа на снегу, слушали стылую землю: не идут ли снова злые борджигины.

XII

Борджигинские рода, неожиданно получив от керуленских монголов сокрушительный удар, были жестоко потрясены этим. Тяжелым ошеломляющим горем были придавлены и нойоны, и харачу.

Возвратились в свои курени наголову разбитые их войска, и люди, едва опомнившись от первого страха, отогревшись у своих очагов, окончательно осознавали, в какую бездну несчастья они попали.

Нойоны, совсем еще недавно гордые, напыщенные, бесновавшиеся в безудержной пьяной похвальбе, ликуя в ожидании близкой победы и богатой добычи, теперь сникли, разбрелись по своим засыпанным снежными сугробами юртам, притихли, словно медведи в берлогах. Народ, оставшись со своей бедой, мрачно переживал скорбь по погибшим сородичам.

К людскому горю добавлялось ожидание новых ударов со стороны керуленских родов. Почти все были уверены, что южные монголы, одержав над ними победу, просто так их не оставят. От каждого куреня далеко на юг отправлялись дозоры. С верхушек сопок они осматривали степь, ночами чутко слушали мерзлую землю. А в самих куренях все были готовы по первому знаку срываться и бежать вниз по Онону.

В первые дни после поражения рода были заняты похоронами погибших. Потери были неслыханные: одних погибших насчитали больше шести тысяч воинов – такого урона не было еще со времен татарских войн. Столько же было раненых, многие из них, едва добравшись до родных очагов, доживали последние дни.

Погибли или получили ранения многие нойоны, среди них были и киятские – оба брата Алтана, вышедшие по приказу Таргудая во второй поход. Гирмау погиб в битве, а Джучи привезли еще живого, но через несколько дней и он умер от глубокой раны копьем в спину.

От каждого куреня люди на бычьих санях и вьючных лошадях ездили в южную степь за погибшими сородичами. На местах сражений и по пути, где отступали борджигинские отряды, они собирали замерзшие тела братьев, отцов, сыновей. Ездили, превозмогая страх напороться на керуленских монголов – те тоже должны были забирать своих погибших, и встреча переполненных отчаянием людей в открытой степи могла закончиться новыми схватками и убийствами. Велик был страх у людей, однако иного выбора не было, надо было как-нибудь переправлять погибших к предкам, чтобы души их не бродили по земле неприкаянными, не маялись и не тревожили соплеменников.

Прибыв на место, подолгу искали своих, бродя по обширным склонам и низинам. За многие дни в открытой степи тела воинов были заметены снегом, изуродованы птицами и зверями, лица их были исклеваны, изгрызаны до костей.

Находили своих иногда лишь по приметам, по старым шрамам и родинкам и, привезя, рыли на древних могильниках, где лежали кости их предков, мерзлую землю, хоронили. Нойоны и те, кто побогаче, забивали и клали в ямы вместе с умершими заседланных боевых коней в богато украшенных сбруях, разное оружие и снаряжение, арзу и хорзу в больших бурдюках, обставляли покойных горшками с жирным мясом и другой едой. Бедные отправляли своих в другой мир без коней, положив с ними лишь кое-какое оружие и потом, через шаманов, обращались к духам предков с мольбой наделить их всем нужным на том свете.

* * *

Из куреня рода аруладов, зимовавшего в низовье реки Арангата, тоже ездили за погибшими, но привезли не всех. Двое стариков не увидели среди покойников своих сыновей и подступили к пожилому сотнику, водившему подводы на юг.

– Где наши дети? – спрашивал сгорбленный годами пятидесятилетний Халан, бывший нукер старого вождя. – Почему не привез?

– Я всех привез, кого нашли, – отмахнулся тот. – Кто их знает, может, убежали, где-то еще бродят живые.

– Ты не болтай того, чего сам не знаешь! – оскорбленно вспылил Халан, старчески сипло напрягая голос. – Если нет в живых, значит, погиб, а убежать в сторону, бросив сородичей, мой сын не мог.

– Да вы хорошо ли смотрели там? – допытывался другой старик, одноглазый Гулгэн, лошадиный лекарь. – Или вскачь пронеслись туда и обратно, лишь бы перед народом оправдаться?

– Если не верите мне, езжайте сами! – отрезал сотник. – Я перед вами не в ответе, я перед нойоном ответ держу.

В ночь собрались Халан и Гулгэн, оседлали коней, взяли по заводному коню с вьючными седлами и тронулись в путь. Путь держали на верховье Шууса – где-то там, сказали им, видели их сыновей в последний раз.