Испуганная, она отступила от могилы. Земля в ее руках была влажной от крови.

— Где я?

— В кипящем источнике, в котором берут начало все холодные реки мира.

— Я на острове.

— Ты у могилы.

Тола посмотрела вниз и поняла — то, что она приняла за нос корабля, было головой огромного черного ворона. Он рвался и каркал, пытаясь выбраться из земли, но не мог. Из его клюва капала кровь.

Тола хотела помочь ему и ринулась вперед, чтобы выкопать птицу из земли, но та, каркая и гневно глядя на нее, стала клевать ее. Она не даст себя освободить, и это ужасное карканье не стихнет. Готовая сделать что угодно, лишь бы ворон умолк, Тола взяла пригоршню земли и бросила в выкопанную ею же яму, затем стала бросать и сталкивать вниз груды земли, желая заставить птицу замолчать. И тут она почувствовала, как дрожит земля.

— Что это?

— Кладбище богов, там лежат их древние кости.

Чей это голос? Женский. Это источник говорит с ней?

Она продолжала бросать землю на голову кричащей птицы.

— Отпусти меня, — говорила она. — Отпусти.

В один миг она стала птицей, в агонии наблюдающей за тем, как на голову ей сыплются огромные комья земли, и ощутила дуновение ветра. Свет пропал, словно великан споткнулся и выронил фонарь: вспышка, а потом темнота.

Ее держали чьи-то руки, и она инстинктивно боролась, стараясь высвободиться. Она увидела свет, затем взмах кинжала. Шею больше ничего не сжимало, под коленями скрипел песок вперемешку с гравием. Кто-то вытаскивал ее наружу. Она пыталась биться и сопротивляться, но слышала лишь свое дыхание, шумное, как мех кузнеца.

— Кто это? Кто это?

— Руны не идут к убийце. Они летят к тому, кто любит.

Вопрос не шел с ее губ, хотя руна внутри дрожала и всхлипывала. Она почувствовала ее одиночество, ее глубокое, как жажда, желание.

Она беспорядочно била в воде руками и ногами. Кто-то тащил ее вверх по туннелю с невероятной силой и скоростью. Стены царапали ей спину, сдирали кожу с рук.

С нее были сняты одежды. Повинуясь инстинкту, Тола продолжала сопротивляться. Она все еще не могла возвратиться к ужасам теперешнего мира с его ежедневными убийствами и насилием, ее душа по-прежнему была во власти дрожащей руны, которая скулила и молила, как пес у городских ворот.

Кто-то усадил ее, через голову надел рубашку, подняв ее руки, — так мать одевает сопротивляющегося ребенка. На ноги ей надели рейтузы, укутали в длинную шубу.

— Все в порядке, — сказал какой-то мужчина по-норвежски. — С тобой все хорошо.

— Кто это? — Она услышала другой голос, тоже мужской, но моложе.

— Тот, кто может мне помочь. Теперь нам надо вывести ее.

Ее поставили на ноги, провели сквозь черноту ночи, чуть разбавленную серебряным светом луны, и она вновь оказалась в разграбленной церкви. Снаружи слышались голоса, топот, но вместе с ними отзвуки бедствий: тоска по милой Аеве, умершей в родах вместе с малышом; эхо криков ее мужа — тогда на верхнем поле бык припер Бруни к стене и сломал ему ногу. Говорили, что его крики были слышны в соседней долине. Нога загноилась, и она осталась вдовой.

Тола очнулась.

— Нас нашли, — сказала она.

Ее снова толкнули к стене, за один из боковых алтарей. Тут была беспросветная тьма, но державший ее человек безошибочно двигался вперед, таща ее за собой.

— Они нас найдут? — раздался более молодой голос.

— Чшш!

Она услышала, как открылись двери церкви и вошло что-то большое, основательное, ищущее.

Это был человек, присутствие которого она чувствовала в долине, — тот, что наводил ужас на деревенских жителей.

Послышался отрывистый приказ по-норманнски. Не нужно было знать язык, чтобы понять смысл сказанного. В ее голове возник образ горящего факела. Он велел принести свет.

Глава двадцать четвертая
Волчья клетка

Человек, охраняющий вход в туннель, умер быстро, обыденно — закинулась назад голова и сломалась шея, пальцы Луиса рассекли мягкую кожу легко, словно у рыбы, которую готовят к ужину, отделились друг от друга позвонки.

До этого момента и после него, находясь во власти волчьего камня, Луис часто думал о происходившем вокруг кошмаре. Кровь, которой пахнет говяжья солонина, хруст отламываемой куриной ножки, напоминающий короткий выдох умирающего человека, — казалось, он пытался сказать что-то важное и значительное, не смиряясь с тем, что судьба отказала ему даже в этом. Он не перестанет думать об этих ужасах, но вместе с ними — и о менее важном, пустячном, о том, что притаилось в уголках его сна, как сквозняк у камина: ужас от того, что все это больше не кажется ему ужасным.

До этого момента и после него он будет думать о словах апостола Павла в его послании к Тимофею: «Меня, который прежде был хулитель, и гонитель, и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии» [9] . И не знать, распространится ли милость на человека, который пошел иным путем — отринул знание и веру, опустившись до уровня скота.

Отрывая смертную душу Дири от его тела, он ни о чем не думал и не испытывал никакого ужаса. Человек противостоял ему. И был побежден. Когда он прыгнул в туннель под плитой, Дири остался всего лишь привкусом крови на его губах — нектаром, от которого напряглось и зазвенело все его тело, выжигая человеческую муть, приглушавшую его ощущения.

Он ничего не видел, но это не имело значения. Вода была впереди — он чувствовал ее, как и людей тоже. За собой он слышал голоса Гилфы и Фрейдис.

Туннель был низким — он касался потолка головой, хотя и передвигался на четвереньках. Впрочем, даже не касаясь стен, он знал бы его размеры. Здесь пахло, как пахнет в узком проходе, — сжатый воздух имел душный привкус. Спускаясь, он слышал, как, воркуя, звала его руна, цепляла, влекла к себе.

Ему пришлось ползти. Влажная земля источала острый запах: в ней было много костей, повсюду гнили сокровища. Он испытывал сильное желание раскопать ее или вгрызться в стену, но сдержался и не последовал ему.

Он знал, что должен снова надеть камень, как пьянчужка, выпивший уже шесть стаканов, знает, что ему пора остановиться. Но он не хотел. Луис на миг остановился и сел, забыв о цели. Он размышлял о том, почему сейчас не наслаждается в усыпальнице сочным блюдом, которое сам себе приготовил.

Что-то шмыгнуло в темноте, спасаясь от волны страха, которую он гнал перед собой. Руны. Он не мог их разорвать, не мог убить. Почему они его боятся? Человеческие мысли, словно путеводная звезда, уводили его от тьмы волчьего духа.

«Смысл не в том, чтобы хотеть сделать, а в том, чтобы сделать». Голос, звучавший в его голове, был не его голосом. А чьим же? Его учителя в Руане? У этого человека было имя, и он имел для него большое значение, хотя теперь Луис не мог вспомнить ни то, как его звали, ни о том, какое влияние он на него оказывал.