Хорошо так, задушевно помолчали несколько секунд. Упираясь широкой ладонью в столешницу, Чистяков поднялся.
– А ты свинье давал?
Подросток тупо глянул на него. Вопроса не понял ещё, но восторженный огонь в глазах стал меркнуть.
Отец больную поясницу потрогал. Чуть громче переспросил:
– Пожрать, я говорю, давал свинье?.. Оглох, что ль?
– Давал! Давал! – Серьга не крикнул и не рявкнул, а словно бы с потрохами вместе потянул из себя этот звероподобный звук. – Да-вал!
Кошка подскочила под столом и, поднимая волос дыбом на загривке, отлетела к порогу.
– Тю-ю-ю… гляньте на него, – растерялся Виктор Емельянович. – Белены объелся?
Серьга раздраженно вырвал томик Фета у отца из рук.
– Деревня, – прошептал язвительно. – Что с тобой разговаривать? Объелся, обожрался… одно только на уме!
Крестьянин помолчал в недоумении. Посмотрел на дверь – парнишка сердито выскочил.
«Кормил он свинью или нет? – подумал отец. – Как взбесился чертёнок. Это ученье до добра не доведёт».
Вздохнув, он положил очки на подоконник. Загрохотал железною заслонкой: подцепил ухватом в недрах русской печки и потянул к себе увесистый, горячий, жиром запотевший чугунок со щами… Наелся до «китайского спасибо» – громко и протяжно отрыгнул и, отдуваясь, вышел во двор.
Проверил корыто поросенка. Опустился в погреб и с недоумением заметил свежий надрез на сохатине. «Опять куда-то мясо пропадает, чёрт его! Кто же это повадился тушу строгать?..» Холод погреба до косточки пронял. Виктор Емельянович заторопился на солнышко. Жену увидел – пришла с фермы.
– Мать, ты сохатину не доставала из ямки? Нет?.. Ну, паразиты! Поймаю, руки-ноги повыдёргиваю!
– А чо такое?
– Лакомится кто-то в погребе у нас…
Он сел на сухое бревно возле ограды. Закурил. Жена, пристроившись рядом, закашлялась – пыхнул прямо в лицо.
– Фу, отворачивайся хоть! – помахала рукою. – Пообедал? Куришь-то.
– Да слава тебе, господи…
– А тот? Опять, поди, не ел?
– Тот?.. Тот поел, – нахмурился хозяин. – Беленою где-то угостили.
– А чего он? Стишки свои опять: бу-бу-бу-бу?
– Вот я и говорю: куда их стоко задают? Какую надо голову иметь, чтобы всё упомнить? Вот он и психует, окаянный.
Жена помолчала. Приблизилась.
– Викторушка, – начала доверительно. – Я сразу тебе не сказала, а надо бы. Он мне вчера… или когда? Позавчерась? Он говорит мне: жениться, мол, буду скоро, мама. А подпол как раз был открыт, мы с ним как раз картошку вынимали. Дак я чуть в подпол вниз башкой не навернулась! Ты что задумал, говорю? Не рано ли? Кто она такая? Показал бы. Покажу, говорит, только не скоро: ненашенская она. А я-то говорю ему, Викторушка… А он-то мне сурьёзно так говорит в ответ. Я, говорит, мама…
Хозяин сплюнул под сапоги.
– Хватит. Растрещалась, – сурово одёрнул, докуривая. – «Он говорит»! «Я говорю!» «Ты говоришь!» У тебя никогда ни черта не поймешь: кто кому сколько должен? Ты как будто кашу в лапти обуваешь… Нет, чтобы просто сказать, так всё время кругами, кругами… Ну, что? В чём дело? Жениться надумал? Эка беда! Женилка отросла, так пускай женится.
– Что ты болтаешь, Виктор? Он даже школу ещё не закончил!
– А я?.. Закончил школу, когда ты мне подвернулась на покосе? Чего молчишь, ногою землю ковыряешь, как курица?
– Другое было время. – Женщина вздохнула. – И школа на Порогах не стояла.
– Не в школе дело. Мне тогда скоко стукнуло? А ему сейчас? Вот то-то и оно!.. – Хозяин потёр поясницу. – Ладно, пора в мастерские. А с этим обормотом я потолкую вечером. Чую, куда наше мясо-то уходит. На Чёртово Займище. Я как-то утром его прихватил возле погреба. С ножиком. А теперь догадываюсь: если она нездешняя… Стреляного дочка, стало быть.
Согласно покачав головой, жена сказала:
– Я тоже так подумала, Викторушка. Мне даже сдается, что Ванюша Стреляный неспроста к нам в гости приезжал. Помнишь? Давненько, весной. Он тогда ещё говорил: «За младшеньким смотрите повнимательней, а то по льдинам бегать до добра не доведет…» Не помнишь рази?
– Да помню, помню.
– Ну, так вот… – Жена посмотрела на погреб. – Только зачем же мясо-то ему? Серёжке.
– Невесту на Чёртовом Займище кормит, – невесело пошутил хозяин, вставая с бревна и потирая саднящую поясницу.
– Викторушка! – в спину уже сказала жена. – Тебе на ужин-то чего сготовить?
Остановившись около калитки, он хотел ответить, но отвлёкся: посмотрел на тёмно-красный наличник, сверкающий свежим покрасом.
– Банка краски стояла в сарайке. Ты не брала? А куда ж тогда она пропала?
– Так ты же красил… – Жена показала рукой на окно.
– Я одно только покрасил. Ты что, не видишь? – Виктор Емельянович сердито сплюнул. – Это что за дом такой? Мясо тянут из-под носа, краску тянут. Живёшь, как этот… как во вражеском стане!
За его спиной калитка хлопнула так, что воробьи горохом посыпались с дерева, стоящего через дорогу.
7
Стреляный Иван Касьянович, долгие годы тосковавший о своей любимой персиянке, в народе прозывался не иначе как Иван Персияныч. Он был ещё крепкий мужик, но уже со старческими странностями. Белую шляпу в городе купил, серебряную серьгу в ухо вдел и разгуливал в таком наряде, не замечая усмешек гидростроителей: свои-то привыкли давно.
Иногда, по случаю большого праздника – например, день рожденья Олеськи – он катал по тракту свою «белую принцессу» на лошадях в обнимку с цыганами. Но это случалось всё реже. Цыгане объезжали стороною развороченные бульдозерами беловодские долины, вырубленные рощи, захламленные сосняки.
В чайную на тракте – или в Гостиный двор – Иван Персияныч перестал заглядывать. Время лечит: затихла в сердце боль-мечта о персиянке. В мечтах сейчас одно: Олеську выдать замуж да внучка бы на коленях успеть покачать.
Но однажды дёрнул чёрт – пришел в Гостиный двор за куревом. В деревню – показалось – далеко. Пришёл, два стакана чаю взял – душу отогреть. Сидел возле окошка, смаковал. А потом – слово за слово – Иван Персияныч разговорился с незнакомым рыжим парнем, сидящим за столиком напротив. Парень, как видно, сидел давненько; водку стаканами плескал в широкий рот – что кипяток на холодную каменку. Не пьянел. Держался независимо. На слово скуп, но руки – сразу видно – работящие. Две рыжих кувалды лежат на столе – в них даже стакана не видать.
Этот парень сам к нему подсел.
– Рюрик! – шутливо представился, пожимая ладонь Стреляного. – У меня серьёзный разговор. Но сначала, дедуля, по гранёной чарочке давай-ка долбанем… Что? Не пьёшь? А пиво? Эй, ребятишки! Пиво сюда и тарелку с вареными раками!.. Свежее? Нравится? Ну и дуй на здоровье. А разговор такой. У тебя товар, а у меня купец… Я понятно говорю? Что в тарелке увидел?