– А в зубы не хочешь? – То, что драки не избежать, он понял сразу, но как же не хотелось! Да и сил не осталось. Наверняка Гераська нарочно именно сейчас прицепился, после занятий.

– Подойди и дай! Деся-я-ятник Чумной…

Веденя даже злиться почти перестал – это когда же они узнали? Не иначе, подсматривали…

– А тебе завидно, что ли?

– Чего? – Гераська презрительно скривился. – Пинкам, что ли, завидовать, которыми вас, дурней, дядька Лука, как собак по околице, гоняет? Да кому оно нужно-то? Да и не быть тебе десятником – не по вашему чумовому рылу гривна. Спроси своего отца, сколько он у моего деда нужников перечистил. Из милости позволили, а то бы ему сроду пояса воинского не видать… Так дурни у умных вечно в работниках, хоть с мечом, хоть с сохой… И тебе туда же дорога!

Вот теперь злость ударила в голову так, что в глазах потемнело. Презрительный хохот Гераськиных подпевал только подлил масла в огонь. Противники явно заманивали Веденю в узкий проулок, где легче взять числом. А и плевать! И больше не рассуждая, он врезал, как учили. В зубы. Гераська кувырнулся назад. Сбоку прилетел чей– то кулак, Веденя увернулся, даже не успев заметить, чей. Ушел и от второго удара ногой, но отскочить от жирной туши Мотьки Каши в проулке шириной в три локтя не было никакой возможности. Толчок оказался сильным, Веденя опрокинулся на спину и ударился затылком обо что-то твердое. И потерял сознание.

Глава 3
Фаддей Чума. Вразнос

Фаддей в прекрасном настроении возвращался домой с реки, где он все утро провозился с шитиком. С полем под новый огород закончили еще накануне: бревна загодя вывезли, валежник и весь лесной мусор спалили, распахали. Можно и репу сажать. Ничего не скажешь – работа тяжкая, а надо. Глава холопской семьи попался рукастый и работящий, подсказал, как легче на веревках бревна укладывать, да и баба его не ленилась: понимали, что и им с того огорода кормиться. После такой работы можно если не отдохнуть, то заняться чем-то для удовольствия.

Вот шитик таким удовольствием и был. Без лодок, хоть каких-нибудь, на реке никак не обойдешься, у всех в селе они имелись. Ратнинцы, ежели где по узким протокам или курьям полазить, долбленки ладили – лучше для такого дела и не придумаешь. Имелись и набойные лодейки: тоже невелики, однако для рыбака, что на стрежне рыбу берет, такие удобнее простой долбленки. Ну, а те, кому рыба не просто подспорье в хозяйстве, а для прокормления, так и вовсе заводили несколько разных лодок. Помнил Фаддей, как мальчишкой бегал на берег, где холопы отца Говоруна мастерили большую ладью – тот все пытался наладить торговлишку с Туровом да другими городами. Не вышло, правда – какой из ратника купец?

Однажды в походе Чума подсмотрел, как шитики делаются, и потом целую зиму в сарае над своим мудрил. Зато по весне как ратнинцы глаза вылупили, когда он этот самый шитик на воду спускал. Невелик, конечно, всего-то локтей двенадцать, а вместительней обычной долбленки, да и поустойчивей, что для рыбака не последнее дело, хоть и сидит в воде помельче. Ну, и полегче.

Рыбка-то не только кормила, но и неплохой доход давала, особенно если знать, как ее не только выловить, но и приготовить. И если наловить того же осетра все в Ратном умели, то как засолить и подкоптить, чтобы во рту таял, словно масло, и не разваливался, знал только Чума. Повторить никому не удавалось, а у него и свои покупали, и на Княжьем погосте не брезговали, недаром купчики, что время от времени наезжали в Ратное, первым делом к Фаддею шли, за осетрами, подкопченными до нежности. Да и остальную рыбу брали охотно; не сказать, чтобы дорого, зато самому никуда не мотаться.

И за сына Чума радовался. Накануне встретил Игната, который вместе с прочими новоявленными боярами к вечеру заявился в Ратное («И чего их всех принесло, интересно? Словно сговорились. Ну да и хрен с ними – не мое дело…»), так тот очень даже Веденю хвалил. Из лучших у него сынок – это ли не радость?

И Дуняша у них выросла рукодельницей – вышивка ей удавалась на диво. Сам-то Фаддей особо в этом не разбирался, но Варька не могла нахвалиться. А недавно дочь выпросила у матери два клубочка шелковых ниток, тех, что он лет пять назад из похода привез. Варвара их все берегла, да руки не доходили, а тут на тебе! Девка так рушник вышила, что и на торг отвезти не стыдно – полкуны можно запросить, не меньше. Варька разохалась и рушник дочери в приданное сразу отложила – возраст подошел.

А младшая все больше с травками да всякими настоями возилась, глядишь, травницей станет. Не Настениного полета, понятно, так ведь и простыми хворобами, да по бабьим делам тоже кому-то надо пользовать, а почет не меньший, и прибыток тоже – люди за такую помощь всегда щедро отдарятся, и в будущей семье такую невестку уважать и ценить станут. Та же Настена и поучит, за серебро, конечно, но тут уж ничего не попишешь, учение всегда дорого. Серебро-то как далось в руки, так и уйдет, а умение и пропить не всякому удается – всегда с собой.

Да и Варюха, может, еще сынка сподобится родить, не старая же, некоторые бабы и позже рожают. Двое младенцев у них померли, царствие им небесное.

«Кабы не Настена, так и Снежанки с Веденей в последнее поветрие не стало бы. Так что если младшая и впрямь на лекарку нацеливается, выдюжим. Оно того стоит».

Хорошо все же! Мысли в голове крутились добрые, спокойные. Солнце яркое. Лужи синие. Он разглядел свое отражение в очередной: это ж надо – борода от улыбки до ушей чуть не вдвое раздалась. «Ах ты, зараза! Дразнишься? А на тебе!» И брызги, сверкнув на солнце, разлетелись в стороны. Чума хмыкнул, хохотнул и поскакал, как бывало в далеком в детстве, по лужам, любуясь сверкающими брызгами.

У ворот, за которыми возле колодца, как обычно, толпились бабы, пришлось утихомириться и дальше идти степенно – все же не мальчишка.

– Слышь, Фаддей, отстаешь от сынка-то… – Верка, вечная соперница его Варвары в бабьих перепалках, тянула из колодца ведро. – Или не знаешь еще? Веденя-то твой в десятники выбился. Начальный человек прям – куда там! Да ты постой, погоди, расскажу! – зачастила она, видя, как Фаддей, не оборачиваясь, прибавил шагу.

Можно было бы и послушать, ежели что другое, но про такое лучше самого Веденю расспросить – ему, небось, похвалиться не терпелось. И Варька насмерть разобидится, если прознает, что лясы точил не с кем– нибудь, а с Веркой – у жены наверняка язык горел первой рассказать ему такую новость. Ну надо же! Верка– то, конечно, и сбрехать может, но только не в воинских делах, за это спрос строгий. Ее же муж ее и поучит.

«Поднялся сын! Я не выбился, ну так пусть он свое возьмет. За весь род наш, значит… А чем Веденя того же Игната хуже? Тот еще совсем молодым десятником стал. При мне новиком бегал, а поди ты… И тоже отец простым ратником ведь был, а сын вон в боярах нынче ходит. На, до бы подарок Ведене теперь памятный, дело-то серьезное. Десятник, как-никак! А у начального человека отличие должно быть, как же иначе? Не для баловства или похвальбы – для дела. Плевать, что он пока десятник над такими же сопляками – и Корней, небось, не сразу гривну сотничью на шею повесил.