Тэмуджин кивнул на прощание всем и первым тронул коня в сторону леса.
Мать Оэлун подошла к Бортэ и сунула ей в руку чашу с молоком. Та нагнулась к земле, сорвала пучок белого ковыля и, макая им в молоко, трижды брызнула вслед удалявшимся всадникам.
Через четыре дня по берегу небольшой реки они вышли из горных теснин на юго-западную сторону. Вышли на эту реку еще глубоко в горах, и Тэмуджин узнал от хамнигана, что это и есть та самая Тула, в среднем течении которой, как знали все на Ононе, находилась обычно летняя ставка кереитского хана. Обрадовавшись, Тэмуджин решил держаться нее, чтобы не сбиться с пути в незнакомой степи.
Ночи в горах были холодные; Бэлгутэй на третий день пути простудился и теперь сипел голосом. Хасар посмеивался над ним:
– Ты там перед кереитским ханом голос свой не подавай, лучше уж помалкивай. А то он подумает: оказывается, много архи пьют эти сыновья Есугея, мне такие друзья не нужны…
Бэлгутэй виновато посматривал на Тэмуджина, но тот, не обращая внимания на их разговор, думал о своем.
Впервые выехав на другую сторону Хэнтэйских гор, братья с любопытством оглядывали новую местность. С гребней сопок далеко виднелась холмистая степь, бескрайним простором уходя на запад, вслед за солнцем. По пути они часто поднимались на вершины сопок, намечали дорогу перед собой и, огибая стороной поначалу редкие встречные стойбища, скорой рысью продвигались вперед.
На второй день стали появляться большие курени, и Тэмуджин, чтобы потом их не приняли за лазутчиков, решил заехать в один из них и спросить дорогу. Пропустив мимо два куреня, они приблизились к третьему на извилистом берегу Толы.
У восточного прохода встретила их стража из пяти воинов в шлемах и доспехах. Поздоровавшись, Тэмуджин сказал им:
– Мы едем от ононских монголов к хану Тогорилу.
Их без промедления провели в середину куреня, из большой юрты вышел пожилой нойон в широких бархатных одеждах, оглядел их и коротко расспросил:
– От какого рода едете к нашему хану?
– От борджигинов, – уклончиво сказал Тэмуджин.
– От какого нойона?
«Они все знают», – подумал он и признался:
– Я сын покойного Есугея-нойона, мой отец был анда вашему хану.
Нойон недолго подумал, кивнул и сказал:
– Я дам вам провожатых до следующего куреня, дальше вас проводят другие.
Обрадованные таким приемом, теперь они продолжали путь в сопровождении двух всадников. Те держались с ними почтительно.
«Хороший порядок в кереитском ханстве, – удовлетворенно думал Тэмуджин, поглядывая на молчаливых воинов, рысивших с ним рядом. – Все делается быстро и без задержки… О порядке в улусе часто говорил и мой отец…»
Ехали еще два дня, переходя от куреня к куреню, сменяя провожатых. На третий день перед полуднем они, наконец, подъехали к темному бору на среднем течении Тулы, рядом с которым под южным склоном высокой сопки раскинулся огромный белый курень – ставка кереитского хана. На входе с южной стороны стояло десять воинов со щитами и копьями.
Их остановили и провожатые доложили старшему караула:
– Послы от ононских монголов.
– Сыновья киятского Есугея-нойона, – добавил Тэмуджин.
Строгий видом молодой десятник ткнул в грудь одному из воинов, тот молча отвязал от коновязи серого мерина, поскакал в курень. Десятник повернулся к ним и плеткой показал на пустую коновязь в стороне, видно, предназначенную для гостей:
– Там привяжите коней.
Тэмуджин первым спешился, знаком приказал своим следовать за ним; они отвели коней и привязали.
Ждали долго. Припекало полуденное солнце. Тэмуджин беспокойно думал: «Наверно, уже давно доложили; что-то уж слишком долго тянет. Отец говорил, что он честный человек. Неужели ошибся в нем?.. Хотя, хан, может быть, занят и своими делами… наверно, много дел у него…»
Хасар, стоявший с ним рядом, с усталым вздохом присел было на корточки, но Тэмуджин посмотрел на него таким взглядом, что тот вскочил как ужаленный и стал, нахмурившись. Бэлгутэй стоял неподвижно, тихо сопел под нос, исподлобья глядя вокруг красноватыми от простуды глазами. С висков его обильно стекал пот, и время от времени он вытирал его тыльной стороной ладони. Хамниган не отходил от коней; со спокойным, бесстрастным лицом, будто он стоял сейчас не перед ставкой кереитского хана, а у своего чума в горной тайге, поглаживал морду своему каурому мерину.
Наконец, из глубины куреня послышался рысистый топот и Тэмуджин, взглянув, узнал воина из караула.
– Хан вас ждет, – сказал тот, осадив коня и почтительно глядя на Тэмуджина.
Быстро разобрали коней и порысили вслед за воином.
Тэмуджин почти не смотрел по сторонам. Весь отдавшись ожиданию встречи с ханом, он перебирал в памяти все слова, которые должен был сказать.
«И все же он анда моего отца, – напоследок подумал он, набираясь решимости. – Не чужой человек, и я могу его просить, да и отец мой однажды ему крепко помог…»
Они приблизились к середине куреня, где стоял ханский айл. В кругу было шесть больших юрт из белого войлока и в середине – огромная, не меньше, чем в четырнадцать больших стен – юрта с высокой, покрытой блестящей красной краской деревянной дверью.
В айле их встречали. Чистые, опрятные слуги, разодетые в одежды из пестрых тканей, кланяясь, приняли коней и тут же куда-то их увели. Другие провели их к высокой красной двери, открыли и, низко кланяясь, пропустили вперед.
Тэмуджин вошел первым. Изнутри юрта показалась ему еще выше и просторнее, чем снаружи, и сплошь была устелена праздничными коврами.
На хойморе, на возвышении, сидел хозяин – крупный, дородный мужчина лет сорока в белом атласном халате, с седеющей бородой и волосами, туго стянутыми назад. Властными, проницательными глазами он молча оглядывал их, переводя взгляд с одного на другого.
Тэмуджин прижал правую руку к сердцу и низко поклонился. Выпрямившись, с вежливой улыбкой глядя на Тогорила, он сказал:
– Я Тэмуджин, старший сын кият-борджигинского Есугея, вашего анды, приехал с братьями поклониться вам по случаю своей женитьбы, чтобы известить вас об этом и преподнести небольшой подарок.
Он взял из рук Хасара суму из бычьей кожи, вынул из нее соболью доху и, уложив его на обе руки, подошел к хану с мужской стороны. Он снова низко поклонился, преподнося подарок. Тот, пристально и удивленно глядя на него, встал со своего места, улыбнулся и принял доху. Развернул ее, разглядывая на свету черный искрящийся мех, потряс, будто взвешивая на руках, и набросил себе на плечи.
– Да, это будет моя лучшая доха! И как ровно она сшита! – оживленно восклицал он, поворачиваясь, оглядывая развевающиеся полы. – Давно уже мне не шили такой одежды…