– Попадем мы туда, и нам достанется на них поездить.
– Молите богов, чтобы хоть пастухами взяли.
– Где коней много, там и дел хватит.
– Не пропадем, и сыты и одеты будем…
По толпе порывом ветра прошел шум и разом стих, все оглянулись в сторону от костра. С западной стороны через толпу народа провели трех молодых рабов Таргудая, отобранных в жертву богам. Вели их три всадника на волосяных веревках, петлями надетых им на шеи.
Тэмуджин сбоку всмотрелся в жертвенных рабов и в одном узнал молодого Хэрэмчи, который собирался жениться и просил Таргудая отправить его вместе с невестой на отару. Двое других были незнакомы, и Тэмуджин понял, что те привезены из других мест. Вслед за ними, провожая их, безмолвно двигались домашние рабы Таргудая и других нойонов куреня. Среди них Тэмуджин увидел и невесту Хэрэмчи – тринадцатилетнюю Хун. Лицо у той было искривлено безумным отчаянием, ошалелые глаза бегали по сторонам, как у молодой самки, у которой самец попал в охотничью западню, и она искала какого-то спасения для него. Она то и дело порывалась догнать своего жениха, но ее крепко держали под руки другие рабы, что-то шептали ей на ухо, увещевая.
Жертвенных рабов провели к коновязи, хотели привязать рядом с жеребцами, но те вдруг рванулись в сторону, едва не оторвав от столба волосяные поводья, обезумело косясь на подведенных к ним рабов.
Люди вокруг загомонили:
– Смерть увидели, не надо было их так близко подводить.
– Души из этих, наверно, уже вышли, а кони ведь чуют…
– То же, что восточных духов к ним подвести. Что же вы, не думаете головами…
– Глупы же люди…
– Ну, отведите их поскорее, а то жеребцы поводья порвут, ускачут!
– А Таргудай потом вас самих на куски порвет.
Жертвенных рабов, наконец, отвели подальше, к молочной юрте, и нукеры держали их на арканах.
Вскоре из большой юрты вышли два тайчиутских родовых шамана, за ними с трудом протиснулся Таргудай в черной медвежьей дохе. Тут же к ним подвели оседланных коней, слуги угодливо подержали стремя. Таргудай с трудом взобрался на своего каурого, долго усаживался, оправляя под собой подол дохи, и оглянулся вокруг:
– Ну, все готовы?.. Задние, не отставайте! – и тронул с места, шагом выезжая из айла.
Вслед за ним и двумя шаманами, плотно охватывая их, устремились старейшины и нойоны, за ними широкой толпой на разномастных лошадях тронули нукеры и харачу. Позади всадников повели было трех жертвенных рабов и за ними жеребцов, но когда вывели их за айл, жеребцы заупрямились, не желая идти вперед. Их стали подгонять сзади, подкалывая копьями, те упирались, угрожающе подбрасывая задами и оскаливая зубы. Началась суматоха.
– Боятся вслед за рабами идти, – наконец, догадался кто-то в толпе. – Надо поменять их местами!
Вперед пропустили жеребцов, рабы пошли следом. Жеребцы теперь рванули вперед так споро, что стали нагонять ведущих их всадников, врезаясь в толпу нукеров. Рабов пришлось придержать.
Тэмуджин вместе с толпой провожавших вышел из айла и смотрел вслед за всадниками. Жертвенные рабы теперь шли далеко, отстав от жеребцов, и Хэрэмчи, шедший среди них справа, чуть отдалившись от двоих других, не доходя до крайней юрты айла Агучи-нойона, оглянулся. Он шел, глядя назад, и невеста его в толпе рабов вдруг взвизгнула, рванулась к нему. На нее тут же напали другие, повисли на плечах, зажали рот и потащили назад. Та вырывалась, изгибаясь и корчась, кто-то пихал ей в рот грязную рукавицу. Хэрэмчи замедлил шаги, но ведший его нукер нетерпеливо дернул за веревку и он отвернулся, пошел быстрее, сгорбившись, как старик, не оглядываясь больше.
Толпа понемногу стала расходиться. У догорающего костра оставались лишь самые разговорчивые: они взахлеб говорили, перебивая друг друга, ожесточенно спорили, обсуждая увиденное.
Рабы пошли к своей юрте, увлекая за собой обезумевшую, казалось, от горя невесту Хэрэмчи. Та шла, качаясь на заплетающихся ногах, словно была сильно пьяна и Тэмуджин, глядя на нее, решил пока не идти в свою юрту. «Будет плакать и выть, как тогда Сочигэл-эхэ, – подумал он. – Пережду лучше здесь». Он остался у костра и стоял, не чувствуя ни холодной стужи сзади, ни жара огня спереди, не слушая слов беседовавших рядом с ним взрослых мужчин.
Из большой юрты выглянула жена Таргудая, мельком оглядела людей, стоявших у костра, заметила Тэмуджина и, поводя взглядом вокруг, будто не к нему обращалась, отрывисто сказала:
– Воды надо! – и скрылась за пологом.
Помедлив, Тэмуджин пошел за своим быком.
* * *
Тэмуджин с Сулэ вернулись из степи после полудня. Они снова ездили на арбах за аргалом, перевозили кучи с южных холмов.
В курене было тихо и безлюдно. Нойоны, приехав с жертвоприношений с восходом солнца, спали по своим юртам. Рабам с утра не задавали работы – видно, в суматохе про них забыли – и они все были дома.
Заткнув за собой полог, Тэмуджин с Сулэ в полусумраке прошли к маленькому огоньку в очаге, протянули к нему руки. В юрте гнетущая висела тишина. Тэмуджин огляделся вокруг. Мужчины сидели у правой стены, с отрешенными бесстрастными лицами, они заостряли ножами какие-то длинные палки. Присмотревшись, Тэмуджин увидел, что это стволы молодых лиственниц, их очищали от коры.
На его вопросительный взгляд пожилой найман Мэрдэг поднял седую голову, пояснил:
– Нам тоже велели готовить оружие, принесли эти стволы и сказали, чтобы мы делали себе деревянные копья.
У двери к правой стене были прислонены два неочищенных ствола – для него и Сулэ.
– Если крупных зверей окажется много, – говорил Мэрдэг, – нас поставят в цепь вместе с загонщиками. Отогреетесь и тоже беритесь за ножи, вечером придут проверять.
– Что это за оружие, – пренебрежительно усмехнулся меркитский Халзан, скобля тупым источившимся лезвием сырую кору. – Разве только кабаргу да косулю пугать.
– Не говори так, – возразил хоринский Тэгшэ. – Лет десять назад, когда тебя здесь еще не было, один такой же раб, как мы, из куреня генигесов, таким вот копьем заколол трех медведей и от одного крупного вепря отбился. Тот с проколотым брюхом убежал в тайгу, его потом догнали воины на конях и добили… Зверей тогда попало в облавный круг небывало много, старики и те удивлялись. Кабаны и медведи, лоси с изюбрами так и лезли напролом на людей, вырывались из круга. Били их, били и стрелами и копьями, а они все лезут и лезут на острие, как будто взбесились от страха. И вырывались многие; на моих глазах вепрь, с трехлетнего быка ростом, а клыки вот такие – засучив рукав, он показал половину локтя – двоих загонщиков взбросил в воздух, словно малых щенят, с распоротыми брюхами и убежал. Это была настоящая битва между людьми и зверями, а не облавная охота, и людей тогда погибло немало… А того раба старейшины генигесов тут же освободили за храбрость, за то, что твердо стоял на своем месте и не упускал зверей живыми. И прямо оттуда, с той же облавы, его отправили в родное племя: мол, не иначе, богами отмечен такой человек, а таких в плену держать грех… Дали ему коня с седлом, оружие, новую доху с лисьей шапкой, еды в дорогу и проводили с честью…