– Кокэчу предупредил нас, – говорила мать Оэлун, разливая по чашам дымящуюся арсу. – Сказал, что ты сначала сюда придешь. А хамниганы и на этот раз помогли нам перебраться через горы.

– А когда он это вам сказал? – удивляясь про себя, спросил Тэмуджин.

– Дней пятнадцать назад, в день полнолуния, – отвечала мать. – Он провожал нас с Керулена и брызгал в дорогу.

«Выходит, что он видел, как я бежал, – еще больше изумляясь, подумал Тэмуджин, и почему-то эта весть не понравилась ему. Наоборот, ему стало неприятно: – Как будто он знает каждый мой шаг и подглядывает за мной…»

– А где сейчас хамниганы? – спросил он.

– На прежнем месте стоят, – говорил посуровевший видом и голосом Хасар. Он, приосанившись, сидел по его правую руку. – Они сказали, чтобы мы к ним обращались каждый раз, когда будет нужда.

Мать накладывала в корытце перед Тэмуджином куски вареной гусятины.

– Вот, Хачиун с Бэлгутэем сегодня на заре охотились и настреляли на несколько дней, – говорила она. – Прошлое лето мы на зверином мясе прожили, а теперь вот на птицу перешли.

Тэмуджин вспомнил о том, как мать угощала гусиным мясом отца, когда тот приезжал домой от своих табунов.

– Онгутов здесь не было? – берясь за мясо, спросил Тэмуджин и невольно покосился на молчаливую Сочигэл.

– Ни там, на Керулене, ни здесь, на Ононе, слава западным богам, мы их ни разу еще не видели, – сказала Оэлун, с благодарностью оглядывалась на онгонов. – А если и появятся они, то Сочигэл-эхэ заступится за нас, прогонит их…

– Чего им тут у тайги искать, – беспечно усмехнулся Хасар. – Ведь они добычу берут большими стадами, сотнями голов, а на таких, как мы, и не смотрят.

Тэмуджин внимательно посмотрел на Сочигэл. Та подняла на него взгляд.

– Что, Тэмуджин-аха, ты удивлен словами матери? – спросила она. – Ты думал, что после смерти Бэктэра я стала вам врагом?

Тэмуджин молчал, выжидая. Отрезал мелкими кусками от гусиного крыла и клал себе в рот, медленно пережевывая.

– Нет уж, ты не отводи глаза, – Сочигэл требовательно смотрела на него, – давай уж мы с тобой сразу до конца обо всем договорим.

Тэмуджин отложил нож, молча посмотрел на нее.

– После того, как ты убил Бэктэра и тебя забрали нукеры Таргудая, прошло много времени, и у меня было о чем подумать. Поначалу я всех вас возненавидела, а потом, после долгих дум я поняла: без единства нам не выжить, не подняться вам, сыновьям Есугея, не вернуть отцовского улуса. Мне у своих сородичей онгутов делать нечего, меня там никто не ждет. Когда я услышала, что пришли мои соплеменники, я даже радости никакой в себе не почувствовала, хотя я уверена, что мои родные братья в этом войске пришельцев и, может быть, они сейчас разыскивают меня. Не греет мое сердце кровь родная, я вся стала вашей… хорошая или плохая, а уж давно ваша. Одна моя надежда – поднять этого моего сына, Бэлгутэя. Теперь я знаю, что ты, Тэмуджин, вернешь улус отца. Ты не погиб в плену у такого страшного человека, как Таргудай, а теперь смог и уйти от него. Тебя за человека считают такие хитрые и умные люди, как шаман Кокэчу и отец его Мэнлиг, значит, ты и вправду поднимешься. Но об одном тебя попрошу: не оставь моего Бэлгутэя. Пусть он будет защищен тобой от врагов и нужды, тогда и мое сердце успокоится. Я не требую клятвы, только скажи мне, матери, что ты как брата своего будешь всегда защищать моего сына…

Сочигэл горящими глазами смотрела на него, а Тэмуджин, чувствуя, как сваливается с него тяжелая ноша вины за Бэктэра и великое облегчение охватывает всю его душу, сказал:

– Налейте мне молока в отцовскую синюю чашу.

Оэлун с готовностью достала с полки чашу, налила ковшиком из подойника и поставила перед ним. Тэмуджин взял нож, которым он только что резал гусятину, полоснул по большому пальцу своей левой руки рядом со старым шрамом – от клятвы с Джамухой. Кровь струей полилась из раны, густо окропила молоко в чаше. Придавив рану, Тэмуджин подал ножик Бэлгутэю.

– Капни от своей руки.

Тот, еще не до конца понимая, торопливо надрезал и выцедил несколько капель. Тэмуджин поднял чашу и сказал:

– Сейчас мы с Бэлгутэем выпьем кровь друг у друга и станем не сводными, а родными братьями. И мать Сочигэл будет мне тоже родной матерью.

Отпив половину, он отдал чашу Бэлгутэю. Тот гулкими глотками допил до дна.

– Теперь мы с тобой стали родными, – сказал Тэмуджин, с улыбкой глядя на него. – Отныне ты будешь сидеть рядом с Хасаром, а Хачиун и Тэмугэ будут слушаться тебя так же, как Хасара и меня. Садись на свое место.

Бэлгутэй, покраснев от смущения, пересел на уступленное место Хачиуна.

– Такими и будут ваши места до конца наших дней, – провозгласил Тэмуджин и посмотрел на мать.

Та без слов достала домбо с архи, расставила чаши. Тэмуджин перехватил у нее тяжелую посудину, налил для мужчин по глотку.

– Выпьем за наш новый закон, и чтобы потом никто не посмел нарушать его.

Выпили разом. Тэмугэ закашлялся, сморщив лицо, на глаза его выступили слезы. Сочигэл стукнула его по спине, сунула в руки чашу с айраком. Тэмуджин налил снова – для матерей и старших братьев. Выпили.

– Теперь я спокойна, – сказала Сочигэл, вытерев слезу под краем глаза. – Теперь я за всех вас жизнь свою отдам, не раздумывая, пусть первой же молнией разразит меня Ясал Сагаан Тэнгэри, если я лгу… Эх, если бы боги дали мне разума немного раньше…

– Ну, не будем вспоминать плохое, – остановила ее донельзя довольная случившимся Оэлун. – Бэктэр теперь с отцом, а нам дальше налаживать жизнь…

– Да, Оэлун-эхэ, – согласилась та. – Давай-ка налей мне еще, чтобы в голове зашумело и мне сегодня больше ничего не надо…

Та налила ей полную чашу. Сочигэл жадно выхватила у нее из рук, осушила в три глотка.

«Многое изменилось в семье, пока меня не было дома, – подумал Тэмуджин. – Но все это, видно, к лучшему…»

Он вдруг почувствовал огромную усталость во всем теле и с виноватой улыбкой оглядел матерей и братьев:

– Давайте-ка я теперь посплю хорошенько, а то все эти дни я спал одним глазом, да на голой земле…

– Ложись, ложись на свое место, – тут же подхватила мать, вставая.

Она постелила ему новый войлок и выгоняла братьев из юрты:

– Потом поговорите с братом, а теперь не мешайте ему отдыхать…

Тэмуджин, едва сомкнув глаза, провалился в сон. Обе матери сидели рядышком у очага, взявшись за руки и глядя на спящего, неузнаваемо повзрослевшего Тэмуджина.

III

Тэмуджин заново привыкал к своему дому. Наслаждаясь свободой после плена и вниманием родных, отъедаясь от застарелого голода, два дня он предавался отдыху, не делая почти ничего, валяясь на шкурах и бродя по окрестностям стойбища.