Не могу сказать, что мне стало скучнее.
Дорогой Никто!
Сегодня ко мне приходила одна знакомая. Она – один из «чудесных» случаев, из тех немногих, которые тщательно пекутся о себе и живут практически как здоровые люди, хоть и родились с муковисцидозом. Когда мы познакомились, ее состояние было хуже, чем у меня сейчас. Ей было восемнадцать, и врачи давали ей семь месяцев жизни. Прошло пять лет, и сейчас она практически здорова.
Увидеть ее после стольких лет было невероятно. Ее достоинство не требовало слов и вызывало бесспорное уважение. Поразительная сила духа! Перевидав столько трагедий, перетерпев столько боли, пережив удручающие потери, она не сломалась. Ее заразительная улыбка, пусть и средней веселости, лучилась сиянием и мужеством. В отличие от других, которые и половины не видели из того, что ей довелось пережить, она не опустила руки и не поддалась усталости от жизни. Страдания словно подчеркивали ее волю, силу духа и энергию. Она в сто раз лучше любого из моих знакомых. Несмотря на молодость, она выглядела не по годам мудрой и зрелой. Ее красота была не столько внешней, и все равно она казалась самой привлекательной в палате.
При виде нее мне захотелось бросить пить и начать заботиться о себе, чтобы тоже дожить до двадцати трех лет. Хочу быть такой же красивой, умной и сильной. Хочу навещать ребят, с которыми вместе лежала в больницах – которым было хуже, чем мне, – и убеждать их, что все будет в порядке, что можно бороться.
Что я боролась с болезнью – и победила.
Дорогой Никто!
Ночью, когда большинство пациентов спали, мы с несколькими ребятами собрались в одной палате, прокравшись по больничным коридорам. Пищащие штативы капельниц приходилось катить перед собой или ставить на сломанные детские инвалидные кресла, но все прошло тихо. Разговор зашел о том, как большинство навещавших нас раньше уже не приходят, узнав, что нас снова положили в больницу.
Помню, я лежала в больнице две недели, и ко мне приезжала только мать, а как раз в те дни моя двоюродная сестра сломала ногу. Так вот, пока я умирала от неизлечимой болезни, родственники нахлынули утешать кузину. Ко мне они не заходили, зато ей несли цветы, шарики и открытки. Спустя какое-то время люди попросту не хотят с тобой знаться. Им тяжело видеть, как болезнь берет свое и ты принимаешь больше таблеток, чем старая бабка. Потом они даже не звонят, не желая слышать, что анализы показали у тебя кровь в мокроте или ты еще похудела. Постепенно и открытки, и цветы, и телефонные звонки сходят на нет – совсем как твое здоровье, и твоей новой семьей становятся другие одинокие больные уродцы, потому что здоровые знакомые нас заранее списали.
Мне не дает покоя мысль, что родственникам жалко часа на машине, чтобы навестить меня в больнице, но при этом они потратят два часа, чтобы приехать на мои похороны.
Еще мы много говорили о смерти. В прошлую госпитализацию Дженнифер меня спрашивала, каково умирать от муковисцидоза. Дженнифер узнала это первой: она умерла в этой клинике.
Мы говорили о том, каково терпеть насмешки из-за мучительного кашля и как издевки бывают больнее кашля.
Одна девочка рассказала: когда ей поставили диагноз, мать высадила ее у дома отца и уехала неизвестно куда, а она потом все глаза выплакала и даже приставляла к виску пистолет, решив застрелиться. Я спросила, чего ж не застрелилась. Девочка взглянула на трубки, идущие из ее руки, стиснула кулаки, взглянула мне в глаза, но промолчала. Она понимала – я уже знаю ответ. Все мы через это прошли. Мы испытывали отчаяние, незаслуженную вину, физические страдания – достаточно причин покончить с собой. Но мы иные. Мы стали машинами. Мы привыкли к боли.
Иглы в руках, трубки в груди и носоглотке, приборы, засунутые в рот или в гортань, обследование с зондированием, слишком откровенные вопросы, неизбывное чудовищное одиночество – если это нас не убило, может, ничто не убьет? Но я заметила, что все избегали одной темы: нашего будущего. Похоже, мы как-то не строим планов. Да и что толку говорить о будущем? Все мы знаем, что оно для нас уготовило.
И это начинается с буквы «с».
Дорогой Никто!
На ночь меня подключают к монитору дыхания. Сегодня во сне я сорвала прищепки, и дурацкий монитор так распищался, что разбудил меня своим воем. Это случается ПОСТОЯННО, и медсестрам приходится вбегать и заново настраивать подачу кислорода. Сегодня безобразная толстая медсестра пригрозила приклеить трубки мне к лицу скотчем, если я их снова сорву.
Дорогой Никто!
Скажите мне, кто-нибудь чувствует то же, что и я?
Господи, помоги мне, пожалуйста, помоги!
Никому на этаже нет до меня дела. Никто не любит, как я, и не чувствует, как я. Я пытаюсь не чувствовать, но человеческая природа не позволяет.
Иисусе, убей эту боль!
Пожалуйста! Как я могу это терпеть?
Никто из вас, скотов, И ПОЛОВИНЫ никогда не испытает. Никто не вынес бы моей адской ситуации.
Что еще может быть мне уготовано?
Скажите!
Нет, не надо.
Кто знает, что знаю я? Кто был там, где побывала я? Никогда, даже в самых жутких кошмарах, я не представляла, что превращусь в такое.
Господи, помоги мне, пожалуйста, помоги! Мне нужна твоя помощь. Я не в силах справиться с этой жизнью. Я пыталась. Я очень старалась!
Господи, исцели меня поскорее!
Мне больно. Больно. Мне так больно!
Людям этого не узнать.
О, помоги мне сейчас, пожалуйста, помоги!
Все, что я делала в жизни, – только любила тебя…
Дорогой Никто!
Это было откровение свыше или нервный срыв? В последнее время я как-то отстранилась от всех. Я не чувствую себя в изоляции, они мне просто стали не нужны. Мне спокойнее, когда вокруг нет людей. Я хочу быть одна в палате, когда умру, и пусть на улице будет темно.
Дорогой Никто!
Я проснулась от кашля в три ночи. Когда откашлялась, стало хуже – я не могла дышать. Возникла знакомая острая боль в легких. Медсестра позвала трех интернов и пульмонолога. Мне сделали процедуру, боль ненадолго ослабла, но через пять минут стало хуже. У меня уже кончались силы, так трудно было дышать. Сесть на кровати для осмотра я уже не смогла. Мне дали кислород и велели не волноваться. По ощущениям, дерьмо в легких превращалось в цемент – будто меня ножом проткнули.