Первым выступил председатель правления ИОКСа Масуд Ансари. Говорил по-персидски и по-русски. Сказал очень тепло: я почти всю жизнь прожил в России и счастлив этим; в России вырос новый человек – советский (шурави), который ставит целью своей жизни не материальные блага для себя, а счастье всех людей… Приняли его выступление горячо.
…Еле прошел через сидящих на полу к сцене, поднялся на нее и долго не мог начать выступление, шквал аплодисментов и выкрики сотрясали зал.
Свой доклад я построил на рассказе об Октябрьской революции, о проблемах, которые возникли у нас после революции и как они решались. Это была как бы перекличка времен. Я затрагивал те же проблемы, которые стояли перед иранским народом после его революции. И, видимо, поэтому доклад часто прерывался взрывом аплодисментов. Отирая потихоньку пот со лба, в эти невольные паузы я думал: это одобрение и восхищение тем, что сделал советский народ, это и как бы одобрение пути, по которому надо идти иранскому народу.
Долго хлопали по окончании доклада, хотя он и оказался длинным. Старики – ветераны общества – пожимали руки, говорили: день исторический, такого в этих стенах за все 35 лет существования общества не было. Протискивались студенты, молодежь – пожать руку, сказать что-то хорошее, попросить автограф, просто поздравить. Расходились очень долго. Наша машина черепашьим ходом еле протискивалась через покидавшую сад толпу, из которой опять неслись приветственные крики, поздравления на персидском и русском языках.
Да, такой вечер не забудешь никогда.
Внутренние события в Иране в оставшееся до конца 1979 года время были практически полностью связаны с захватом американского посольства. Вокруг возможных действий США, вариантов решения вопроса с заложниками шли ожесточенные дебаты. Под шумок этой взволнованной кампании началось выдвижение кандидатов в президенты республики. Продолжалась внутренняя борьба за власть. Готбзаде, оттеснив Язди, занял место министра иностранных дел. Главы правительства так и не было. Делами вершил таинственный Исламский революционный совет. Обстановка в стране была весьма нервозная. Американцы грозили военным вторжением, применением санкций, экономической блокадой. С ними солидаризировались все их союзники из западных стран. По стране ползли тяжкие сенсационные слухи о приготовлениях контрреволюции, о готовящихся, почти неминуемых вооруженных выступлениях из-за рубежа и внутри страны.
В эти дни как-то инстинктивно многие иранцы – от высших руководителей до рядовых – обращали взоры к Советскому Союзу. Мы это явственно чувствовали – проявление какой-то надежды прорывалось даже сквозь завесу недружелюбия, которую упорно создавали деятели типа Бехешти, Готбзаде и Язди.
И действительно, ровное и справедливое, принципиальное и дружественное поведение Советского Союза во время наиболее острого – первого – периода кризиса в ирано-американских отношениях неизмеримо высоко поднимали авторитет нашей страны в глазах иранского народа да и у части более трезво мыслящих деятелей… Так мы чувствовали. И понимали, что враги наши и Ирана постараются предпринять что-либо такое, что должно омрачить наши отношения самым серьезным образом.
31 декабря к нам поступили сообщения о готовящемся налете на посольство. Немедленно пытался связаться по телефону с Готбзаде или его первым заместителем Харрази. Оба явно уклонились от разговоров, их нигде нельзя было найти. Позвонил Генеральному политическому директору Эттесаму и немедленно поехал к нему. Рассказал об имеющихся тревожных сведениях, упомянул о беседе с Готбзаде в Куме 28 декабря (после моей беседы с Хомейни), когда Готбзаде клялся, что безопасность посольства и вообще всех советских людей будет, безусловно, обеспечена. Главное – не допустить провокации против Советского Союза, против советско-иранских отношений и, следовательно, против самого Ирана.
Эттесам вздохнул, поднял глаза к потолку: в стране слишком много разных центров власти, делают что хотят, но о моем обращении обещал информировать Готбзаде и передать просьбу об информации Хомейни.
Встречу нового года в посольстве в своем кругу, к которой так долго готовились, пришлось отменить. Товарищи заняли места в соответствии с расписанием усиленной охраны.
Ночь прошла спокойно, наступило солнечное утро, и хотя какая-то тревожная тишина висела над городом, настроение было спокойное – казалось, ничего не должно случиться. Об этом и говорил контрольный осмотр территории посольства – все на своих местах, шутят, поздравляют с Новым годом. Казалось, можно было и передохнуть. Если бы не сообщение в газетах: сегодня в 10 часов утра состоится демонстрация «афганцев» к советскому посольству. МИД на наши звонки отвечает успокоительно: мы все предусмотрели…
Глянул на часы: 11.40. И как по команде откуда-то из-за забора мощный рев и беспорядочные выстрелы. Что – все так неожиданно? По посольскому парку зазвучал предупредительный – прерывистый – сигнал сирены: это угроза нападения. Женщины и дети быстро убрались в отведенные помещения, посты – и внутренние, и наружные – заняли места.
Мне докладывают: перед воротами посольства мощная толпа – человек около 3 тысяч. Комитетчики и пасдары физического сопротивления не оказывают, лишь стреляют в воздух.
Немедленно связались с МИДом по телефону, там говорят – никого нет. Даю указание связаться с премьер-министром и канцелярией Хомейни. В канцелярии премьер-министра никого нет, но из канцелярии Хомейни из Кума отвечают. Передаем сообщение о попытке нападения на посольство, требуем немедленного вмешательства аятоллы. Говорить по телефону становится трудно, ничего не слышно, так как сирены тревоги включены на полную мощность. Они воют непрерывно, стрельба становится беспрерывной, как из пулеметов. Это уже сигнал о прорыве нападающих на территорию посольства.
Видны пасдары, убегающие от натиска толпы в глубь сада, к служебному зданию, за ними поток, перевалившийся через решетчатые ворота. С флагштока лихорадочно снимают советский флаг, жгут его. Один из тех, кто залез на ворота, рвет куски флага зубами, в восторге рычит…
В дверь служебного здания ломится толпа, слышны глухие удары. Принимаем последние необходимые меры. Звоню по телефону послу ГДР, сообщаю о нападении, прошу немедленно через Берлин передать в Москву.
…Шум и стрельба в саду не прекращаются. Кажется, еще мгновение – и нападающие ворвутся в здание.
Но вот слышны множество гудков, и еще более частыми стали выстрелы. Сейчас они гремят со всех сторон. Докладывают: на нескольких грузовиках к охране прибыло мощное подкрепление. Их командир заявляет: у него прямое указание Хомейни не допустить захвата советского посольства, в крайнем случае – стрелять по нападающим. Прошу передать настойчивую просьбу: ни в коем случае. Последствия будут непредсказуемыми… Не сейчас, потом.
В парке идет рукопашная свалка, проводится прочесывание, откуда-то из уголков достают каких-то темных личностей с ножами, иногда с пистолетами. Потом докладывают через минут сорок: парк очищен, но вся территория парка занята какими-то вооруженными людьми… Кто они такие?
Сообщают: к послу пришли посетители от Язди. От Язди? Почему от него?