Однако пациент разрушил все мои планы. Открыв глаза, он выпрямился на каталке и попробовал вытащить трубку. Я надавила на его плечи, пытаясь снова уложить, и почувствовала себя охранником какой-то знаменитости, сталкивающим со сцены обнаглевшего фаната.
— Я думала, что у нас полный код! — воскликнула я. «Полный код» подразумевал, что пациент хочет от нас всех возможных и невозможных действий, призванных привести его в норму.
— Похоже, он только что передумал, — добавила Марианн. — Посмотри.
И я, все еще держа его за плечи, посмотрела. Судя по всему, пациента не волновали наши усилия по его спасению. Он сучил ногами, щелкал пальцами и все время показывал на трубку. Потом он покачал головой. Нет.
— Я не могу ее вытащить! Я ее только что ввела!
Я обращалась к Марианн, а не к пациенту, однако команда синего кода, две медсестры и терапевт, вероятно, испытывали не меньшие проблемы с выражением своих мыслей. Мы несколько секунд назад вернули его к жизни. Разве можно сейчас позволить ему вновь оказаться на исходной точке? Но пациент просил нас именно об этом. Еще несколько минут назад уровень углекислого газа в его крови был так высок, что он лежал без сознания и не мог даже сделать вдох. А теперь он очнулся и впал в бешенство?
Я отпустила пациента, однако повысила голос, чтобы до него лучше дошел смысл:
— Сэр, вы понимаете, что без этой трубки вы не сможете дышать? Вы умрете!
К сожалению, несчастный меня не понимал, и я решила успокоить его при помощи верседа [16] , потому что не собиралась с ним драться.
— Два миллиграмма верседа, — скомандовала я, потянувшись к его карте.
— Да, доктор, — ответила Марианн.
— Он не хочет, чтобы ему кололи версед. Он хочет, чтобы мы вытащили трубку, — сказал Эд, привычно стоявший у дверей. Похоже, он забыл, что по штатной должности ему положено приносить перчатки, а не давать советы. Я на мгновение застыла, возмущенно глядя на Эда и не веря собственным ушам, но он явно этого не заметил. Ловко распихав коробки с перчатками по трем разным местам, он прошел сквозь нестройный ряд нашей команды к каталке с таким видом, словно на ней находился случайный пострадавший, вдруг оказавшийся его отцом.
— У него гипоксия. Возможно, он не понимает, что говорит, — сказала сестра Джемма.
— Как его зовут? — спросил Эд, глядя через мое плечо в открытую карточку пациента. До меня только сейчас дошло, что я засовывала пальцы в рот человеку, имени которого даже не знала.
Затем Эд воскликнул:
— Мистер Тимонс? Джеймс? Моргните один раз, если хотите, чтобы мы вынули трубку!
— Что ты делаешь? — рявкнула я, отчасти потому, что никакой чертов санитар не может отдавать здесь приказы. К тому же и без азбуки Морзе было понятно, что мужчина не хочет интубации.
— Он моргнул дважды, — с тревогой в голосе произнесла Джемма.
— Он моргнул один раз, потом подождал и повторил. Он просто хотел, чтобы мы убедились! — настолько уверенно сказала Марианн, что я подумала: она вот-вот расплачется.
— У него метастатический рак, — прочитала я, заглянув в карту. Увидев слова «рак толстой кишки» и прогноз «неизлечим», я поняла, что с интубацией или без нее этот человек скоро умрет.
— Приведите сюда его жену. Где она? — крикнула я, и в дверном проеме возникла запыхавшаяся светловолосая женщина.
Супруга пациента выглядела испуганной. Переводя взгляд с одного из нас на другого, она, казалось, пыталась рассмотреть сразу всех: беременную Джемму, которая стояла возле каталки и почти касалась животом мистера Тимонса; Эда, держащего коробку с медицинскими перчатками; Марианн, набирающую в шприц успокоительное; своего мужа, который показывал на трубку в горле и махал рукой. Словно третейский судья, требующий порядка, он жестом показывал: «Вытащите!» Стоя у каталки и теребя в руках медицинскую карту, я посмотрела на его жену, которая умоляюще произнесла:
— Пожалуйста, сделайте все возможное.
И мы сделали все возможное. Мы поставили мистеру Тимонсу капельницу с успокоительным. Мы отвезли его в палату интенсивной терапии и подключили к аппарату искусственного дыхания. Затем я позвонила терапевту, которому предстоит оказывать пациенту необходимую помощь, и проинструктировала его, сказав, что мистер Тимонс сменил свой статус.
Вместо того чтобы поблагодарить меня за оказание его пациенту первой помощи, доктор МакКинли с жутким ирландским акцентом заорал на меня:
— О черт! Что за дрань!
— Простите, сэр?
— Ч’тала карту или нет? Эт’т паразит х’чет помереть!
— А его жена хочет, чтобы он жил!
— Мало ли ч’во она хочет! Он и так помрет. И нам надо было его отпустить!
— В карте не было ничего по поводу того, что мы должны его отпустить, — сказала я, чувствуя, как мой голос срывается от острого чувства вины. Несмотря на предписания, мистер Тимонс буквально кричал: «Отпустите меня!», а я не слушала его. — Такие вещи нужно сообщать заранее… хотя бы тем, кто отвечает за реанимирование пациента, — добавила я, слегка отдышавшись.
— Я думал, вы ознакомились с диагнозом, — отрезал доктор МакКинли.
— Я просто хотела уточнить диагноз перед тем, как поговорить с его семьей…
— Забудьте. Я ск’ро приду.
Но я не могла ждать, когда появится доктор МакКинли, поскольку «скоро» значило, что у него как минимум три пациента, ожидающие приема. Тем временем сестра Джемма сообщила мне, что семья мистера Тимонса уже собралась и ждет информации. Пришло время для плохих новостей.
Разговоры с семьей после того, как пациенту поставили неутешительный диагноз, — это, наверное, самое худшее в медицине, особенно когда один член семьи (например, жена) сообщает об этом остальным и все они ждут приговора. Иногда я чувствую себя парламентером вражеской армии, который идет по коридору в стан врага — в приемную. На меня смотрит не просто семья, собравшаяся в ожидании ответа. Обязательно кто-то из них будет искать виновного в создавшемся положении вещей. И найдет. Я представила, как мое обезглавленное тело везут в реанимацию, примотав к лошади, — так семья выражает свое отношение к происходящему. К тому, что случилось с их близким.
«Господи, помоги», — подумала я, подходя к дверям приемной. Я понятия не имела, что и как следует говорить. Когда я открыла дверь, шесть человек, включая жену пациента, тут же окружили меня, отчего мне показалось, что я попала в худший из районов города и меня собираются грабить.
Для начала я представилась, затем рассказала, что мне удалось выяснить. Стараясь говорить спокойно, я сообщила, что состояние мистера Тимонса стабильное, но критическое, поэтому к нему подключили аппарат искусственного жизнеобеспечения. Помедлив, я добавила, что мы ничего больше не можем сделать для продления жизни больного, поскольку рак уже поразил его тело. Я посоветовала им подумать о том, хотел ли мистер Тимонс провести свои последние дни вот так или нет, и решить, стоит ли нам прекратить бесполезную борьбу за его жизнь.